Я проснулась, лихорадочно хватая ртом воздух, мокрая насквозь. На какую-то секунду я с ужасом подумала, что описалась, но нет, это был пот. Я выбралась из своей влажной постели, бормоча: «Мама, мама» – и только тогда вспомнила, где я.
Я стояла, дрожа от холода и страха, на темной лестничной площадке. Я не могла побежать к маме, чтобы прижаться к ней. Она была в десяти километрах над землей, на другой стороне планеты.
Я заплакала как маленькая и опустилась на ковер.
– Флосс?
Это был папа. Он вышел из своей спальни, подошел и склонился надо мной:
– Что ты здесь делаешь, моя крошка? Не плачь. Пойдем, я уложу тебя обратно в постель. Все в порядке, все хорошо. Твой папа здесь, рядом. Тебе просто приснился плохой сон.
Мне казалось, что я увязла в своем ночном кошмаре. Папа осторожно уложил меня в постель, укутал, но он не знал, как правильно взбить мне подушку, как расправить простыню. Он не принес большой платок, чтобы вытереть мне нос. Он не погладил меня по волосам. Правда, он нежно поцеловал меня в щеку, но лицо у него было колючим от щетины и от него не пахло кремом и духами, как от мамы.
Я попыталась угнездиться под одеялом, но от него тоже плохо пахло старым домом и жиром, на котором жарят картошку. Мне хотелось очутиться сейчас в мамином доме, но там уже все изменилось. Наши вещи были упакованы и вывезены. Вскоре в этом доме появятся новые люди, которые его снимут. Я представила чужую девочку примерно моего возраста, которая будет жить в моей белой спальне с вишнево-красным ковром на полу и шторами в вишенках. И будет смотреть из моего окна в мой сад и качаться на моих качелях. Это было невыносимо.
Три месяца назад Стив установил в саду маленькие качели для Тигра – раскрашенные во все цвета радуги, обвешанные кисточками и фонариками.
Послушно изображая старшую сестру, я качала Тигра на этих качелях, но не могла забыть, что, когда я была маленькой, у меня не было качелей и никто меня на них не качал.
Я не думала, что мама и Стив что-то заметят, однако в следующие выходные, пока я была у папы, Стив соорудил еще одни качели – простые, деревянные, достаточно большие, чтобы на них мог качаться взрослый. Во всяком случае, достаточно большие для моего роста.
– Мои качели! – всхлипнула я, лежа во влажной постели.
– Что? Прошу тебя, не плачь так горько, Флосс, и повтори, что ты сказала, я не расслышал, – с тревогой в голосе сказал папа. – Послушай, я понимаю, как сильно ты скучаешь по маме. Твой авиабилет я спрятал в ящик буфета на кухне. Ты можешь взять его и присоединиться к маме и остальным. Это будет удивительное путешествие, ты одна полетишь через полмира!
– Нет-нет. Я хочу свои качели, – сказала я.
Папе потребовалось некоторое время, чтобы понять, о чем я.
– Ну, это ерунда, – сказал он наконец. – Завтра поедем в ваш бывший дом и заберем их. Не расстраивайся из-за этого, солнышко. Твой папа все для тебя сделает и все устроит.
В наш бывший дом мы поехали рано утром в воскресенье, еще до открытия кафе. Папа припарковал свой фургон возле дома. Дом выглядел совершенно таким же, как прежде, мне было трудно избавиться от мысли, что за зашторенными окнами не расхаживают по комнатам мама, Стив и Тигр.
Ключа у нас не было, да он нам был и не нужен. Мы отвернули гайку с болта, на который была заперта боковая калитка, и вошли в сад. Качели Тигра исчезли, их сняли, упаковали и сдали на хранение. От них остались лишь четыре дырки в траве – там, где были вкопаны стойки.
Мои качели стояли на месте, и стояли крепко. Слишком крепко. Папа попытался вытащить их из земли, но безуспешно. Он даже вышиб дверь в садовый сарай и принялся выковыривать качели оставленными Стивом инструментами. Качели как стояли, так и продолжали стоять, а вот новенькая стальная лопата Стива помялась так, что теперь ей место было только на свалке.
– Проклятье, – сказал папа. – Теперь, кроме всего прочего, придется еще и новую лопату покупать.
– Не бери в голову, папа.
– Не могу. Ну почему я такой непутевый? Нет, я вытащу их, чего бы мне это ни стоило.
И папа снова принялся за качели. Он тянул, дергал, раскачивал, даже попытался выкопать их из земли согнутой лопатой, но железные стойки уходили в землю глубоко-глубоко, быть может до самой Австралии.
Наконец папа выпрямился и вытер пот с раскрасневшегося лица.
– Да брось ты их, пап, наплевать, – сказала я.
– А мне не наплевать, – угрюмо ответил папа.
Я уставилась на качели, ужасно жалея, что вообще заикнулась о них.
Папа тоже смотрел на них и шевелил бровями, словно собирался вытащить эти качели из земли усилием воли. Затем он неожиданно хлопнул в ладоши, побежал в сарай и принес длинные садовые ножницы Стива.
– Папа! Что ты собираешься сделать?
– Все в порядке, Флосс. Я только что сообразил. Мы просто отрежем веревки вместе с сиденьем, и эти дурацкие стойки будут нам не нужны. Отрежем качели и унесем их, вот и все.
Папа поднял руки и обрезал обе веревки. Они рухнули на землю вместе с прикрепленным к ним деревянным сиденьем.
– Ну вот и все! – сказал папа с таким видом, будто только что проделал удивительный цирковой трюк.
Я покосилась на изуродованные качели и промолчала.
Когда мы вернулись домой, папа потащил качели на задний двор. Этот двор он никогда даже не пытался превратить в хоть какое-то подобие сада. Если честно, то там все равно практически не было свободного места. Здесь стояли большие мусорные баки на колесиках, куда папа выбрасывал скопившийся в его кафе мусор, валялись прикрытые куском брезента картонные коробки со старым хламом, которые папа много лет все собирался разобрать, а еще обломки древнего мотоцикла и электрический скутер, который, насколько я помню, никогда не заводился и не ездил. Все, что было на заднем дворе от сада, – это крошечная клумба с анютиными глазками (папа любил эти цветы за то, что они напоминают смеющиеся лица), заброшенная песочница, в которой я играла, когда была совсем маленькой, и старая искривившаяся яблоня, слишком старая, чтобы приносить плоды, хотя именно из-за нее папа и купил когда-то это кафе. Он собирался печь яблочные пироги и яблочные торты и делать яблочные приправы и соусы – и все из собственных яблок. Тогда же он заказал новую вывеску над входной дверью – «Кафе Яблоко» – и покрасил стены и окна своего кафе ярко-зеленой краской.
Новое название – «Кафе Чарли» – появилось давным-давно, но яблочно-зеленая краска так и осталась, правда, теперь она выцвела, стала почти желтой и во многих местах облупилась. Мама постоянно твердила, что дерево нужно спилить, что от него никакого проку, только лишняя тень, но папа на это реагировал так, будто мама предлагает спилить меня, а не эту яблоню.
