В коротком письме отца говорилось: до его сознания никак не доходит, как сын мог пойти на этот шаг. Он не может поверить, что Рудольф мог изменить своей родине, этому нет оправдания.
«Вернись домой», — умоляла в телеграмме мама.
Рудольф почувствовал, как слова родителей камнем легли на сердце. Им уже внушили, что, оставшись в Европе, сын разрушил свою карьеру. Они искренне желали возвращения Рудольфа, они настаивали на этом…
Нуреев не знал о том, что Фарида вместе с Розой, все еще на что-то надеясь, ездили в Москву к министру культуры Екатерине Фурцевой. Мать была готова выехать в Париж, чтобы уговорить Рудольфа вернуться домой. Но всесильная Фурцева отказалась принять родственниц невозвращенца.
Кое-кто из властей хорошо рассчитал: единственное, что причиняло ему боль и могло заставить вернуться домой — это мысль о том, как беспокоятся его родители. Их страдания глубоко задевали его, и в то же время Рудольф чувствовал обиду от того, что никто из людей, которые были для него наиболее дороги, не смог его понять.
Выходя в этот вечер на сцену, он хотел вложить в танец всю свою душу. Но как только принц Голубая птица появился на подмостках в феерическом третьем акте, раздались выкрики и свист, почти заглушившие волшебную музыку Чайковского. За дымкой огней рампы, в темной яме зрительного зала, началась политическая манифестация: выступление Нуреева кроме обычного восторга истинных ценителей балета вызвало и бурную реакцию просоветских сил, забросавших сцену монетами и наполнивших зал театра на Елисейских Полях криками «Предатель!».
Рудольф едва слышал музыку. Он заметил на полу какие-то куски, похожие на осколки стекла, брошенные на сцену, но мужественно продолжал танцевать. Потом оказалось, что это монеты, которые кто-то из зрителей бросал под ноги продавшемуся танцору. Но его заколдованный прекрасный принц, названный во французской сказке Голубой птицей, продолжал порхать по сцене в гениальной вариации Петипа, создавая волшебную иллюзию полета…
«Мне хотелось показать птицу, не просто мягко двигающую своими руками и телом, как бы парящую в воздухе в грациозном, но бессмысленном полете, но показать птицу, возбужденную сильным желанием улететь прочь, увидеть мир и вырваться на свободу из знакомого привычного окружения… Я хотел показать птицу плененную таинственным очарованием полета»
[28]
.
Михаил Барышников впоследствии скажет: «Бегство Рудольфа было самой естественной в мире вещью. Другим людям, включая меня, требовались годы раздумий, планов, сомнений, мы долго набирались смелости. Но Рудольф не нуждался в смелости. У него было столько смелости, что это даже была уже не смелость… Поэтому запереть его во французском аэропорту — все равно что держать птицу в клетке, а потом вдруг распахнуть дверцу».
* * *
Вскоре известное литературное агентство предложило Нурееву издать рассказ о его жизни. Он сопротивлялся как мог. Но друзьям удалось уговорить его, приведя неопровержимые аргументы: это даст Рудольфу шанс опровергнуть слухи, пущенные в обращение, о том, что единственной причиной его бегства на Запад явилось ослепление сомнительными развлечениями Запада, легкой моралью и сладкой жизнью высшего слоя капиталистического общества. И он согласился… Так на свет появилась «Автобиография» Рудольфа Нуреева, записанная с его слов журналистом, — достаточно искреннее повествование, выказывающее не только талант рассказчика, но и литературное дарование. Жаль, что сам танцовщик думал иначе.
Да, он считал эту книгу не имеющей совершенно никакого значения. Он только объяснил непонимающим кое-какие элементарные вещи, рассказал все начистоту, как было, только и всего. Роковой инцидент, который сделал его центром внимания всего мира, сам он рассматривал как совсем не относящееся к тому единственному, что только и имело для него значение, — к его танцу. Все еще впереди, мир еще узнает его имя, поскольку он будет блистать на лучших сценах земного шара.
Парижский сезон подходил к завершению. Перед отпуском труппа Куэваса должна была дать один гала-концерт в Довилле, а затем — в небольших театрах, на маленьких сценах. Рудольф почувствовал, что ему необходимо освободиться от этого турне по Франции. Пришлось все-таки поехать в Довилль на один спектакль, но танцовщик решительно настаивал, чтобы Лоррейн убедил маркиза Куэваса освободить его от прочих гастролей. За это время Рудольф намеревался съездил во Франкфурт для небольшого выступления по телевидению, а затем в Копенгаген, где надеялся взять уроки у русского педагога Веры Волковой. Он знал, что Волкова — друг детства Пушкина, вместе с которым она еще маленькой девочкой посещала класс такого большого педагога, как Николай Легат. Позднее Волкова занималась с талантливейшим педагогом женского танца Агриппиной Вагановой.
Рудольф объяснил Лоррейну, что встреча с Волковой, а также с Эриком Вруном — европейским танцовщиком, которым он всегда восхищался, принесут ему громадную пользу. К тому же выступления на маленькой сцене всегда были для него мучительными. Он абсолютно убежден: для того, чтобы танец приобрел значимость, требуется пространство! Его влекло к таким движениям, которые требуют свободного пространства; этим, по его мнению, его стиль и отличается от стиля большинства танцовщиков. «Многие танцовщики стараются созерцать себя в танце, в то время как я стараюсь отдать себя всего зрителю, наполнить полной мерой внешнюю форму балета внутренней жизнью и чувством… На маленькой сцене нельзя исполнять ни прыжков, ни больших жете, не хватает лиризма, нет больших поднимающихся движений. Лично я на маленькой сцене ощущаю себя птицей с подрезанными крыльями».
Все сказанное убедило Раймонда. Итак, после концерта в Довилле Нуреев будет свободен до сентября, после чего его контракт с труппой Куэваса возобновится. Вместе с этой труппой он собирался выступить в Израиле, Италии и Скандинавии. В конце года ему вновь предстояло встать лицом к лицу со жгучим вопросом: «А теперь… Что же дальше?».
Его личная жизнь после того, как он остался на Западе, била ключом, непосвященному было сложно ориентироваться в ее перипетиях и хитросплетениях. Да и мог ли разобраться в них сам Рудольф?
* * *
С известной американской балериной Марией Толчиф он познакомился в Довилле. Мария, чьим отцом был индеец, а мать имела шотландско-ирландское происхождение, выросла в Голливуде, где брала уроки танца у Брониславы Нижинской, сестры Вацлава Нижинского.
К моменту встречи с Рудольфом Мария уже развелась со вторым мужем, чикагским бизнесменом, и оборвала кратковременную бурную связь с Эриком Вруном, ее бывшим партнером. Вернее, Эрик Врун порвал с ней…
«Он всегда убегал от Марии как сумасшедший», — пояснял его близкий друг, хореограф Глен Тетли.
Познакомившись с Рудольфом, тридцатишестилетняя Мария мгновенно влюбилась в него.
«Это была встреча двух пламенных темпераментов, — вспоминала балерина Розелла Хайтауэр, — татарина и индианки. У них было много общего».
