На пятидесяти... Господи помилуй...
— Я думал, на войне это в самом деле имеет значение, поэтому сначала считал. А как счет дошел до пятидесяти, смысл улетучился. Одного хотелось — вернуться домой.
— Долго ты там пробыл?
— Не слишком — почти всю вторую половину пятидесятого года. В августе меня доставили в Пусан, где творился полный кошмар, поскольку армия не сделала свое дело. В середине сентября наш 5-й полк пришел в Инчон. К концу месяца взяли Сеул, передав его южным корейцам. Думали, что на том и конец. Освободили страну, вышибли коммунистов за тридцать восьмую параллель. Дело сделано, пора домой. Ан нет.
Последние слова отец протянул на манер Джона Белуши. Джек спрятал улыбку, растирая ладонью лицо.
— У Макартура возникла блестящая мысль о вторжении в Северную Корею и воссоединении страны. В результате чего мы оказались лицом к лицу с красными китайцами. Настоящие сумасшедшие. Никакого почтения к жизни — своей или чужой, — они на нас просто накатывались волна за волной.
— Может, им было бы гораздо хуже за невыполнение приказа вас уничтожить.
— Возможно, — тихо согласился отец. — Возможно. — Он содрогнулся в своем кардигане. — Если есть в мире место холоднее гор Северной Кореи, знать о нем не хочу. В октябре было холодно, а когда пришел ноябрь... ночью температура падала до минус десяти при воющем ветре скоростью тридцать — сорок миль в час. Никак не согреться. Смазка застывала на дьявольском холоде, стрелять нельзя было. Пальцы на руках и ногах отваливались вместе с носами. — Он взглянул на Джека. — Наверно, поэтому я сюда и приехал, чтобы больше никогда не чувствовать холода.
Господи боже, истинный ужас! Тяжелый разговор, но надо получить ответы еще на несколько вопросов. Джек указал на лежавшую на дне шкатулки коробочку с медалью.
— Это что?
— Ничего, — смутился отец.
Джек полез за ней, вытащил.
— Тогда я открою, если не возражаешь. — В коробочке лежали две медали. — Когда ты их получил?
Отец вздохнул:
— В одно время, в одном месте. 28 ноября пятидесятого года на реке Чосон в Северной Корее. Китайцы бесконечно вытряхивали из нас потроха. Я сидел на хорошей позиции, когда две роты красных начали заходить с фланга. С большим запасом патронов я снимал каждого, кто махал рукой или отдавал приказы, стрелял в каждую рацию. Они скоро переполошились, начали бегать, толкаться... Можно было бы посмеяться, если б было теплее, если б наш дивизион почти полностью не порубили... Все равно, говорят, я в тот день многим спас жизнь.
— Один... против двух рот китайцев?
— Сначала чуть-чуть помогал Джимми — напарник, — но быстро получил пулю в лоб, после чего я остался один.
Отец, нисколько не хвастаясь, произвел сильное впечатление. Хрупкий мужчина с тихим голосом, которого Джек знал всю жизнь, считая образцовым прозаическим представителем среднего класса, оказался хладнокровным снайпером.
— Ты герой.
— Ничего подобного.
Джек поднял «Серебряную звезду»:
— Вот доказательство. Наверно, тебе было страшно.
— Конечно. Штаны чуть не обмочил. Мы с Джимми дружили, а он рядом мертвый лежит. Я в ловушке. Там пленных не брали, и, если б меня окружили, бог знает, что сделали бы за убитых офицеров. Поэтому я махнул рукой и решил прихватить с собой как можно больше противников. — Он пожал плечами. — Знаешь, не так уж страшно было умирать, особенно если быстро, как Джимми. Я еще не познакомился с твоей матерью, не должен был растить детей... больше не пришлось бы мерзнуть... Смерть в тот момент казалась не самой плохой штукой на свете.
Есть кое-что хуже смерти... Понятно. Надо еще спросить про «Пурпурное сердце».
— А это?
Отец указал на левую нижнюю часть живота:
— Получил кусок шрапнели в кишки.
— Ты же всегда говорил, что шрам от аппендицита!
— Так и есть. Шрапнель пробила аппендикс, его удалили вместе с куском металла. Чудом доставили меня живым в Хунтам, продержали неделю на пенициллине, на том война для меня и закончилась.
Джек взглянул на отца:
— Почему ты все это скрывал? Или только мне одному ничего не известно?
— Нет, одному тебе известно.
— Почему ничего не рассказывал, когда мне было лет восемь — десять?
Хорошо бы знать в детстве — папа снайпер, морской пехотинец. Даже сейчас он предстал в другом свете.
— Мой папа снайпер... герой... ух ты!
— Не знаю, — пожал он плечами. — Когда меня, наконец, отправили домой, я понял, сколько ребят не вернется со мной. Родные больше их никогда не увидят. Потом вспомнил северных корейцев и красных китайцев, которых убил и которые тоже домой не вернутся, и как-то плоховато мне стало. Нет, стало очень плохо. Хуже того, потеряв стольких хороших ребят, мы так и не смогли пробиться за проклятую тридцать восьмую параллель. Поэтому я все выбросил из головы и старался никогда не думать.
— Но сохранил медали.
— Если хочешь, возьми их себе. Или выброси, мне все равно. Я храню фотографии, не хочу забывать тех парней. Кто-то должен их помнить. Остальное просто заодно случилось.
Джек положил медали в коробочку, а коробочку в шкатулку.
— Береги их. Это история твоей прошлой жизни.
— Можно сказать, и нынешней. Поэтому я тебе помогу забрать Карла.
— Ни в коем случае.
— Джек, тебе нельзя идти одному.
— Я кое-что придумал.
Отец минуту помолчал.
— А если я докажу, что еще чего-то стою? Пожалуйста, Джек. Мне хочется пойти с тобой.
Папа буквально упрашивает его взять. Но, черт побери... вдруг дело обернется плохо, тогда что? Он никогда не простит себе, если старик пострадает.
Тем не менее, надо дать ему шанс.
— Ладно, папа. Устроим проверку. Как будем действовать?
Глаза за стеклами очков ярко вспыхнули.
— Кажется, я знаю способ.
5
Над оружейным магазином Дона висела вывеска с облупленными кричаще-красными буквами, ниже черными было написано: «Стрельбище».
— Здесь, наверно, — сказал Джек, останавливаясь на песчаной стоянке у проселочной дороги в округе Хендри.
Видна только одна другая машина — старый дизельный «мерседес»-седан. Вероятно, хозяйский. Заведение открывается в девять, уже десять с лишним. Казалось бы, тут должно толпиться больше народу с началом охотничьего сезона, но в данный момент они с отцом оказались единственными покупателями.
Войдя, увидели за стойкой худого мужчину с волосами и усами цвета перца с солью, с морщинистым лицом, на вид лет шестидесяти, даже старше.
