– Выключай, – скомандовал Чертополох, раскладывая по тарелкам только что отваренные спагетти. – Сейчас каждый сам себе начерпает мидий в тарелку, польет соусом и сбрызнет лимоном.
Когда девочка и Че торжественно вынесли тарелки из-за «кулис» кухни на сцену обеденного зала, вся компания, включая капитана Карпо, уже сидела за столом.
– Пятиминутка этикета, – важно объявил Чертополох, выставляя еду на стол, – из створок порыжевшие тельца мидий выковыриваются пальцами и языком! Извращенцев, которые орудуют вилкой, лично я пока не встречал.
Звякнула рында, в кабачок спустились народный артист Назаренко, Егор и Александр Васильевич. «Не утомляй их своими историями, – шепнул девочке Че, – скажи просто, что увидела щель в горе, из любопытства попыталась залезть внутрь и застряла». Марго последовала его совету. К тому же перед едой взрослым предложили аперитив, в котором по запаху девочка опознала «умягчитель реальности».
Дальше за ужином много и оживленно шутили, и никто словом не обмолвился о странном приключении Маргариты. Перед сном она украдкой заглянула в планшет. Валерка не появлялся. «И почему меня это не удивляет?» – вздохнула девочка.
Глава двадцатая
в которой пропадают дети и животные
Раньше, проснувшись утром, Маргарита первым делом кидалась к своей обожаемой Перцовке. Теперь, едва открыв глаза, потянулась к планшету. Валерка молчал, и монитор выглядел как-то особенно безжизненно. Перцовка дремала в своей клетке, рядом с небольшим солнечным зайцем, но, едва Маргарита к ней подошла, открыла глаза и расправила крылышки.
– Сегодня, как стемнеет, вынесу тебя погулять на улицу, – негромко пообещала девочка питомице. И услышала заспанный голос Корицы:
– Даже не знаю, получится ли сегодня, милая. Ты забыла? Утром – репетиция, вечером – официальное открытие наших гастролей. Потом – банкет. А одну тебя, уж прости, я никуда пока не отпущу.
– Угу, – пробурчала Марго и отправилась чистить зубы. Через пятнадцать минут девочка уже слонялась по коридору пансионата, поджидая бабушку. Та, по понятным причинам, собиралась сегодня в театр гораздо дольше обычного. «И почему эти взрослые так любят осложнять себе жизнь? – размышляла Маргарита, перебирая мысленно весь внушительный арсенал щеток, массажек, расчесок, тюбиков и коробочек, разложенный Корицей в номере на столе. – Хоть бы Че вышел или Георгий».
Однако в коридоре появился Сева Брандт. Девочка кинулась было к нему с приветствием, но осеклась, пораженная. Она даже недоуменно остановилась и отступила на шаг. Потому что впервые поняла, что выражения «смотреть сквозь» или «смотреть не видя» вовсе не пустой звук. Всегда добродушный и улыбчивый Сева скользнул по ней мутным взглядом из-под набрякших век и прошел мимо, даже не поздоровавшись. Слова «сделал вид, что не узнал» были здесь совсем ни при чем.
Он действительно не узнал Маргариту, даже вряд ли, наверное, заметил. Глядя ему в спину, девочка отметила, как изменилась всегда легкая походка Севы, как ссутулились его плечи. «В образе, – решила она, – или как там у артистов такое называется? Репетирует, короче. Мне тоже, кстати, надо слова повторить». И она полезла в рюкзачок искать бумажку со своими репликами. Поджидая Корицу, Че, Георгия и Александра Васильевича на лавочке во дворе, она успела раз по двадцать пробормотать свои реплики. Сегодня все были куда более нарядные, чем обычно, даже у пекинеса на шее красовался новый ошейник с заклепками.
Утром опять репетировали «Эхо войны». Премьера спектакля состоялась как раз перед гастролями, и, по выражению режиссера-директора, «действие нужно было еще обкатать». Кроме того, именно там случилось два экстренных ввода. Но сегодня Александр Васильевич своими артистами был крайне доволен, особенно Севой Брандтом. Тот так вошел в роль воина-интернационалиста, одержимого «военным синдромом», что изменил, казалось, не только голос, но взгляд и походку. Марго видела, как морщился Егор Назаренко (сын Севы по сценарию) после того, как в воспитательном запале «папа» пару раз шлепнул его по пятой точке. Девочку не покидала уверенность, что Брандт продолжает никого не узнавать.
– Что-то с парнем не так, – разделил ее мысли Че, всю репетицию просидевший в зале, – такое впечатление, что он и вправду «военным синдромом» страдает.
– И меня сегодня утром не узнал, – пожаловалась Марго.
– Да бросьте вы, друзья, – не согласился с ними нежащийся в бархате театрального кресла Георгий. – Артисты – народ организованный тонко, у каждого свои методы работы над ролью. Но здешние кресла, доложу я вам, – полный восторг. Они будят мое императорско-бессознательное.
На сцене между тем дошли до момента, когда, воспитывая волю сына (Егора Назаренко), отец (Сева Брандт) заставляет мальчика убить лягушку. Понятно, что земноводное бутафоры вырезали из резины и, щадя чувства зрителей, саму сцену убийства давали с затемнением. На сей раз Сева превзошел самого себя, движения его приобрели какую-то трагическую скупость. Фигура, кажется, отяжелела, налилась значительностью. Со словами: «Докажи, что ты не слюнтяй! Настоящий боец должен привыкнуть к смерти!» – он протянул мальчику лягушку и шило.
Пошло затемнение, из недр которого вдруг раздался отчаянный крик: «Она живая, живая!» «Свет!» – рявкнул в свою очередь режиссер. Когда свет дали, взорам изумленной публики предстала такая картина: на полу, у распластанной лягушки, сидел, размазывая слезы, Егор. Над ним с гневным лицом, играя желваками, нависал Сева Брандт, шило валялось рядом.
– Э-э-э, такого в сценарии не было! – выбежал на сцену Александр Васильевич. – Сева, батенька, угомонитесь! И кто, кто, я вас спрашиваю, подменил лягушку?
Едва не пострадавшее земноводное унесли, артистов успокоили, репетиция пошла своим чередом. Вечером при полном зале сыграли «Пигмалиона». Маргарита до начала спектакля подглядывала в щелку занавеса за нарядной публикой и чувствовала, как ее кровь от страха превращается в прохладный серебряный ручеек. Выйти на сцену перед таким скоплением народа ей казалось невозможным. «Даже в подземельях Шампан было не так жутко», – решила она, окончательно уверившись в том, что артисты – странные люди. Впрочем, девочка немного изменила свое мнение, когда актеров после финала четыре раза вызывали на поклон. И цветов надарили столько, что пришлось занять ведра даже в костюмерной. В просторном буфете между тем заканчивали приготовления к празднику.
– Ох и люблю же я подобную суету! – Че помогал Корице расставлять цветы на банкетных столах. – Крахмальные скатерти, звон хрусталя, обнаженные плечи, локоны…
– Звон шпор забыл, – в тон ему продолжила Корица, – вот только скатерти давно не крахмальные, а одноразовые.
– Но какой вид из окон! – заискивающе продолжил герр Чертополох. – Ты только взгляни! Синее море, белые корабли, набережная, полная народу.
Во время всей этой праздничной суеты Маргарита несколько раз все-таки заглянула в свой планшет. Валерка не подавал признаков жизни, и девочке начало казаться, что все, приключившееся с ней, было всего лишь долгим, странным сном. А когда начались застольные речи, она подумала, что приготовление к празднику и его ожидание куда лучше самого действа.
