– Цураам, пришла Камиум!
Мать услышала возбуждение в голосе Кудима, увидела огонь в его глазах и улыбнулась, довольная тем, что встреча ее любимой девочки и вновь обретенного сына состоялась. Все шло так, как ей хотелось.
– Камиум! Где она? – спросила Цураам, перестав втирать мазь.
– Она была у тебя, но ушла, сказав, что зайдет позже.
– Хорошо, хорошо, – Цураам потерла руки, снимая остатки мази. Кудим помог ей подняться. – Ты почти здоров, сынок, не валяйся здесь, возьми свой бубен и весели людей, – напутствовала она певца.
– Но моя рука еще болит, – возразил он, обиженно поглядывая на друга, – и нет никому дела до бедного бродяги, даже его друг смотрит на красавиц, совсем забыв о нем.
Кудим с матерью переглянулись.
– Я сама дойду, останься здесь, поговори с другом. Хорошее слово куда лучше любого снадобья лечит!
– Дамкум, ты как ребенок, – раздражаясь, шепнул ювелир и, позвав слугу со двора, поручил ему мать. Совсем другого хотелось сейчас Кудиму. Его распирало любопытство, кто эта девушка, почему она здесь, зачем пришла к его матери, а тут этот Дамкум скулит… – Ну что ты куксишься? – накинулся он на него. – Лежишь тут, хнычешь? Уже неделя прошла, а ты все стонешь да жалуешься на жизнь. И сколько еще ты собираешься валяться тут, а? Тот караван, с которым ты хотел уйти, уже давно покинул Маргуш, а ты все валяешься.
Певец ожидал совсем иного. От такого напора он забыл о своей болезни и вскочил с лежанки, даже не вспомнив о ломоте в спине.
– А на чем теперь я поеду, скажи? Верблюд удрал, другого имущества у меня нет!
– А скажи, друг Дамкум, если мы поймаем твоего верблюда, то ты поедешь на нем? – схитрил Кудим.
Глаза друга расширились, как только он представил горбатое чудовище с оттопыренной губой рядом с собой.
– Н-н-нет… я теперь близко не подойду ни к какому верблюду… но… его можно поменять на… на мула! – нашелся он.
Кудим расхохотался и развалился на ложе. Дамкум присел рядом на краешек.
– Вот теперь узнаю своего друга, – облокотившись о подушку, Кудим хлопнул его по спине.
– Полегче! – возопил тот. – Еще болит…
– Ну, прости, друг, прости, не сердись. Будет тебе мул, попрошу брата. А верблюда, если вернется, отведем в храм, принесем в жертву Шамашу, чтобы был милосерден к тебе в пути.
Дамкуму эта идея понравилась, он повернулся и, упершись руками в бока для большей убедительности, предложил:
– Его поймать надо! Сам не вернется! Это я тебе говорю! Хитрый он!
– Кто, Шамаш? – Кудим поймал друга на слове, веселясь еще больше.
– Что ты, что ты? – Дамкум не на шутку испугался. – Что ты такое говоришь? Накличешь на нас гнев Великого бога…
– Не бойся, боги понимают нас, а как иначе? Ведь они нас создали себе подобными…
Дамкум вскочил, озираясь, будто и в самом деле бог мог находиться в этой комнате и слышать их разговор.
– Совсем та красавица тебя с ума свела! Замолчи!
Но Кудим и не собирался пугаться. В его сердце расцветало новое чувство, раннее им не испытанное. И эта комната, и взъерошенный, как дикобраз, друг, и весь мир сейчас казались ему прекрасными. Великий бог Солнца, имени которого Дамкум даже боялся произносить, зажег в сердце любовь. И пока она всего лишь вспыхнула искрой, но согрела кровь, а та обожгла нутро, да так, что одурманила разум не меньше хаомы, и теперь Кудиму хотелось летать.
– Друг мой Дамкум, я в жизни не встречал такой красавицы! Ты даже не представляешь, что это за чудо! Как засияла вся комната, когда эта дивная женщина вошла в нее! Какой взгляд, какая глубина, я погрузился в ее глаза и увидел свет!
– О! Не заблудись, смотри! Знаю я, как изменчив тот свет: сначала зовет, манит, а потом вдруг гаснет, и ты остаешься в темноте, один, и выхода нет.
– Нет, нет, Дамкум, нет! Я чувствую, я видел, да, я видел, как она вспыхнула, как в ней тоже зажглась искра, – Кудим откинулся на спину, заложив руки под голову, и мечтательно уставился в потолок. – Если бы я мог петь, как ты, я бы сочинил для нее песню. Только для нее. И высказал в ней все, что я чувствую.
– Тебе повезло, – мягко ответил Дамкум, – твой друг – певец, и он рядом. И я знаю такие песни. Я спою ей, спою от тебя.
Кудим вскочил. Порывисто обнял друга.
– Я побегу, хочу порасспрашивать мать, узнать, кто она, Камиум.
– Беги. А Дамкум пока будет вспоминать песни о любви. Давно я не пел тех песен, – прошептал певец сам себе.
Кудим ушел. Дамкум смотрел ему вслед. Довелось бродяге в жизни познать и сладость, и муки любви. В его сердце тоже горела искра, зажженная одной красавицей, но не суждено было им гореть вместе, и теперь только потухшие угольки от того пламени тяжким бременем лежали в самом потаенном уголке большого сердца. Дамкум взял бубен с ниши, встряхнул его, прислушался. Бубен ответил неопределенным звуком, словно он только что проснулся и не понял, чего от него хотят. Дамкум присел, положил свой нехитрый инструмент на колени и стал легонько постукивать по его сухой, упругой коже, отбивая ритм и вспоминая нежные, лиричные песни, а вместе с ними и свою любовь.
* * *
Мея медленно вела гребнем по длинным и густым волосам Камиум. Гребень скользил между прядями, но кое-где застревал, тогда Мея осторожно расправляла спутанные волоски и снова опускала гребень в черную волнистую массу, источавшую необыкновенный аромат, определить который старая женщина не могла.
– Чем пахнут твои волосы, дочка?
Камиум приоткрыла глаза, взяла свисающую с лежанки прядь, поднесла к носу и наигранно принюхалась.
– Это сандал и еще несколько цветочных масел, из Хараппы привезли. Я тебе принесла флакончик. Нанесешь на гребень и расчешешь свои волосы. Они тоже так будут пахнуть.
Мея улыбнулась. Дочка приходила редко, но всегда с подарками, да с такими, каких ни одной женщине города Белого Верблюда и не увидеть!
– Спасибо, Камиум, – Мея довела гребень до конца волос и отложила его. – А помнишь, как ты не любила расчесывать волосы? Вечно я гонялась за тобой…
Камиум села на лежанке. Волосы приподнялись вслед за хозяйкой и опали, закрыв спину. Мея подхватила их, разделила на две пряди, скрутила жгутом, вниз вплела крученную шерстяную нить и завязала ее, оставив часть волос свободными. В шкатулке Камиум она достала золотой обод. Только примерилась к головке дочки, как та отвела ее руку.
– Нет, скатай валик и закрепи вон той заколкой! – Камиум показала на булавку с цветочным навершием.
– Красивая, – Мея одним глазком взглянула в шкатулку, а ее руки уже расплетали нить.
Оформив прическу, Мея залюбовалась дочкой, удивляясь, как такая тонкая и длинная шейка может удерживать такую головку с тяжелой кипой волос. Голова у Камиум отличалась особой формой: удлиненная, с высоким лбом. И это благодаря той косыночке, которую сразу после рождения отец повязал дочери, а Мея, выполняя обещание, делала это многие годы, пока Камиум была с ней.
