С полицейской и цензурной логикой вообще трудно спорить. Но какой-то смысл она приобретает в свете того, что новую королеву Франции никто не коронует, государственными праздниками никто бракосочетание не отмечает – ну так поженились Луи и Франсуаза, чтоб вместе старость коротать, какое вообще государству до этого дело? Двор, конечно, скучнеет, вместо балов и празднеств развлекаются в основном мессами и молебнами, Франсуаза получает прозвище «Черная королева», причем никакого отношения к шахматам оно не имеет – туалеты дам перестали быть разноцветными и драгоценности с них куда-то подевались, в моду вошли скромные черно-серые платья до пят без всяких декольте… В общем, двор, как выражались лихие селадоны недавних времен, стал местом, где даже кальвинисты завыли бы от скуки! Впрочем, малая доза нравственности и даже ханжества шумному французскому двору вряд ли повредила. Да и то, что королевская пассия не растратчица и транжирка, вроде тоже только на пользу – и так на беспрерывные войны денег не напасешься. Пусть занимается королевской душой, лишь бы в политику не лезла, да и невозможно это – помните, как король сказал о женском влиянии на него? Только скажите ему – и в двадцать четыре часа в деревню, к тетке, в глушь, в Арденны!
Ой, смешные люди эти мужчины… Похоже, что они действительно верят в то, что все решают сами, и умные женщины им в этом не мешают. Если бы кто-то и открыл рот высказать какие-то претензии к мадам де Ментенон – думаете, король дал бы ему договорить? Внешне все действительно очень скромно: она живет во дворце, но занимает всего четыре комнаты, в одежде не шикует, несметных сумм не требует, в отличие от той же мадам де Монтеспан, и после своей отставки выжимающей из короля больше миллиона золотом в год, а весь народ знает ответ на загадку «Жена короля, но не королева – кто такая?». Король обычно работает у нее, но она сидит и вяжет, в дела не вмешивается, все внимательно слушает, но ничего не говорит. Однако все, оказывается, не так просто – у нее просто была своя метода. Она быстро приучила министров по всем вопросам, связанным с назначениями или наградами, предварительно советоваться с ней. Если нужной ей кандидатуры не было в списке, она мягко намекала, что стоило бы ее внести, и те, кто не хотел неприятностей, этот намек понимали. А во время обсуждения королем этого вопроса она просто ждала. Если называлась ее кандидатура, вопрос решался мгновенно. Если нет, она вежливо интересовалось, нет ли кого-то еще. Как довести разговор с неравнодушным к тебе мужчиной до нужного исхода при таких козырях на руках, каждая женщина знает. А если министров не устраивали предварительные беседы, король вскоре узнавал от мадам де Ментенон, какие эти министры бяки и редиски, причем вся ее нравственность и религиозность совершенно не мешала ей лгать и клеветать – миль пардон, фантазировать и преувеличивать.
К вящей славе божией
Все-таки хорошая вещь искренняя и глубокая религиозность – сразу все твои поступки рассматриваются как защита истинной веры от язычников или, что еще хуже, еретиков, цель срочно начинает оправдывать средства, и от всех, кто тебе, правоверному, противится, любые средства оказываются хороши. А если ты еще и ренегат, фанатичный католик из перевербованных протестантов, то нет вообще ничего безнравственного в любых действиях против твоих противников, потому что их устами говорит дьявол – а кто же еще? Так что совесть у мадам де Ментенон была чиста, намерения нравственны, а поступки достойны, даже если кто-то и думал иначе. Многие государственные мужи жестоко пострадали за попытку ей перечить, даже грозный военный министр Лувуа потерял немалую долю своего влияния, потому что не ладил с женой короля. Уклонялся от настойчивых предложений согласовывать свои назначения разве что министр иностранных дел маркиз де Торси, человек исключительно образованный и компетентный, справедливо замечая, что в его делах чаще всего на такие согласования просто нет времени. Сместить с поста племянника великого Кольбера даже у мадам де Ментенон были руки коротки, но она отводила душу как могла, назначая либо поддерживая свои креатуры вроде принцессы Дез Юрсен, действовавшие против политики де Торси. Значит, во вред Франции? Она так не думала…
Жизнь влюбленной пары не отягощается ссорами – умная женщина всегда знает, когда и кому лучше не перечить. Правда, Франсуазе достается порой из-за эгоизма супруга, который тащит ее и в тяжелую простуду на очередное мероприятие, на котором не хочет показываться без нее. Но у этой палки два конца – да, обижает и здоровью вредит, но, выходит, что всюду стремится быть рядышком, как попугай-неразлучник, это тоже раньше не было на него похоже! А общая линия у них одна. Во внешней политике – захапать все, что плохо лежит, вплоть до учреждения в Меце, Брейзахе и Безансоне специальных «палат воссоединения», занятых отысканием любых, хоть самых мухами засиженных прав Франции на соседние земли. В судах с такими доказательствами делать нечего, но когда солдаты займут спорную территорию, пропаганде все-таки полегче – мол, восстанавливаем попранную в древности справедливость… Во внутренней же политике у них одно общее желание – положить конец религиозному миру, установленному Нантским эдиктом Генриха IV. Протестанты десятки лет ни с кем не воевали, усердно трудились, платили налоги, служили в армии, лучшим полководцем Людовика был протестант Тюренн (правда, незадолго до гибели он перешел в католичество, но основные победы одержал в ином, чем королевское, вероисповедании). Кому все это мешало? Людовику, который с детства привык, что ему нельзя перечить, и его второй супруге, которой нелегко дались треволнения, связанные с выходом из веры предков.
Началась омерзительная травля протестантов, не вызванная никакими протестантскими деяниями против короля и страны, только за то, что по-иному верили в Христа. Указы, ограничивающие права протестантов, сыплются как из ведра: им запрещают быть нотариусами, прокурорами, судейскими, полицейскими, адвокатами, нанимать слуг католиков, проповедовать, писать богословские труды – всего не перечислить. Их церкви уничтожали, за обращение в протестантство строго карали, за обращение в католичество выплачивали награды, а деньги для этих выплат собирали с тех протестантов, которые отказывались обращаться в католичество. Но этого было мало – начались драгонады, постои драгунов в протестантских домах, которыми раньше наказывали не платящих налоги, а теперь применили к самым исправным налогоплательщикам. Инструкции драгунам были предельно краткими – «Только не убивать!». Остальное все было можно – избиения, истязания, изнасилования, издевательства и все такое прочее, свидетельств хватает. Когда от такого христианского милосердия кто-то не выдерживал и обращался в католичество, драгунов распихивали по домам еще не обращенных. Протестанты хотели эмигрировать – им это запрещали, угрожая галерами. В итоге 1500 протестантов попали на галеры, а 200 000 оказались за пределами Франции – как смешны запреты на эмиграцию, мы уже видели. В итоге Франция стала совершенно единоверной страной и с этого момента проиграла все войны до единой. Если в Войне за испанское наследство территориальные потери достались на долю союзной Испании, в Семилетней войне уже Франция была вынуждена отдать Англии Квебек. Потеря работящих и добросовестных налогоплательщиков вместе с войнами посадила Францию на мель. В сущности, с момента отмены Нантского эдикта Франция из кризисов вообще не выходила до самой революции. Тем не менее кое-кто настолько глуп, что называет правление Короля-Солнце Золотым веком, и мне даже неохота им что-то доказывать. Людей не переделаешь.
