Самый же главный посыл статьи, который заключается в призыве к отказу от существования государства, правительства и к установлению беззакония и анархии, выдает глубокое незнание автором законов существования человеческого общества. Все прошлое человечества есть история насилия худших людей над лучшими, до тех самых пор, пока лучшие не решались объединиться, чтобы дать худшим организованный отпор. Объединяет лучших людей именно чувство патриотизма и желания послужить своей стране и своим близким, пусть даже положа свой живот «за други своя». Человек же, не испытывающий чувство патриотизма и любви к своей родине, не есть человек, а есть своего рода особое, хотя и мыслящее, но животное, озабоченное исключительно желаниями брюха и прочими животными стремлениями.
Государство и правительство не есть инструмент для построения рая на земле. Оно предназначено исключительно для того, чтобы среди людей не воцарился кромешный ад. Ибо, как только власть правительства падет, сразу из всех углов повылезут всякие люмпены, жаждущие чужого добра, чужих жен и не жалеющие при этом чужих жизней.
У призывающего к подобному нет ни ума ни сердца. И мы даже не можем выразить ему сочувствие, иботаким типам не места среди нас, людей православных, а также представителей других конфессий. Как Господь изблевал из своих уст тех, «кто не холоден и не горяч, но тепел», так и мы должны исторгнуть из своих рядов графа Толстого и подобных ему.
Редактор газеты «Русский инвалид»,
Генерального штаба генерал-майор
Александр Иванович Лаврентьев
1 октября (19 сентября) 1877 года. Утро. Синоп, полевой лагерь Персидского экспедиционного корпуса
Едва только на востоке забрезжил рассвет, как в мечетях Синопа с минаретов истошно заголосили муэдзины, призывая правоверных на первую утреннюю молитву. Начинался новый день, который людям предстояло провести в трудах и заботах. На небольшом базарчике, стихийно возникшем прямо на окраине русского военного лагеря, торопливо омыв предписанные Кораном части тела, торговцы привычно расстелили свои молитвенные коврики и, повернувшись лицом в сторону Мекки, принялись славить Аллаха.
Всевышний в этом году оказался необычайно добр к синопцам. Во-первых, их минули ужасы войны, задевшие своим крылом города в европейской части бывшей Оттоманской Порты, а, во-вторых, пришедшие сюда две недели назад русские не грабили горожан и окрестных крестьян, а платили за все им нужное полновесной монетой. Дисциплина в экспедиционном корпусе была строжайшая, и лишь по одному подозрению в насилии над местными жителями военно-полевой суд мог закатать злодея в арестантские роты.
А соблазнов, надо сказать, было немало. В первую очередь неприятности доставляли крутобокие, чернобровые и черноокие турчанки, томно взирающие на русских солдат поверх закрывающих нижнюю часть лица платков – яшмаков, или прозрачных вуалей. Многих из них война оставила вдовами, а требующее свое женское естество заставляло с интересом присматриваться к светловолосым и голубоглазым выходцам из заснеженных северных лесов. Долго ли, коротко ли, но дурное дело нехитрое, да и незнание языка в нем совсем не помеха.
Скоро по городу пошли слухи о том, что то тут, то там в ночной темноте вроде видели русских аскеров, то перелезающих через забор, то тихо проникающих во дворы через задние калитки. Что там было дальше, о том молчок – глухие дувалы надежно хранили сердечные тайны своих хозяек. Но разговоры по городу Синопу пошли, куда же от них деться-то. Когда людям хочется неприятностей, они изо всех сил начинают чесать языками.
Дошли эти разговоры и до эмира Ангорского, временно обосновавшегося в Синопе со своим малым двором. Тему поднял пышущий гневом городской кади, человек религиозный, но мелочный, жадный и не очень умный. Случилось это три дня назад…
– Прекрати, – брезгливо сказал ему Абдул-Гамид, выслушав жаркую речь блюстителя нравов о блудницах, достойных побивания камнями, – и не плюйся – брызги летят. Вот прикажу посадить тебя на кол за оскорбление моего величества, и будет у Синопа другой кади, поумнее. Такое право, слава Аллаху, победители мне оставили. Все их запреты касаются только греков и армян, а с правоверными я вправе разбираться по законам шариата и заветам предков. Эмир я все же или не эмир?
Осекшийся на полуслове кади Синопа растерянно замолк, и повеселевший Абдул-Гамид хмыкнул.
– Или, если хочешь, – сказал он, – я позову моего достойнейшего родственника Мехмед-Хаджи Османова, и он объяснит тебе с Кораном в руках, в чем ты был неправ. А потом аскеры урусов по их обычаю расстреляют тебя у стенки из ружей, за внесение смуты в умы правоверных. Ибо Мехмед-Хаджи по совместительству еще и майор русской армии. У них это делается быстро, раз – и ты в Джанне, в объятиях десяти тысяч девственниц.
Кади замотал головой, как ишак, нечаянно проглотивший жука-навозника, и эмир ангорский вздохнул:
– Значит, смерти от руки русских аскеров ты тоже не хочешь? Так чего же ты хочешь, сын шакала и гиены, за то, что ты отвлекаешь меня своей глупой болтовней от мыслей о важных государственных делах.
Абдул-Гамид замолк и с интересом посмотрел на перепуганного насмерть кади. Эмир не кричал на своего недостойного слугу, не топал ногами, а разговаривал тихим, спокойным и даже ласковым голосом. Но от этого кади стало еще страшнее. Сейчас Повелитель правоверных щелкнет пальцами, войдет Меч Справедливости, и с кади города Синопа все будет кончено, раз и навсегда. Богатства казненного заберут в казну, а жен, точнее, уже вдов, выдадут за других. И уже завтра эту должность займет новый кади… Обычное для Оттоманской Порты дело, что уж там говорить. И нет причин, почему в Ангорском эмирате все должно быть по-другому.
Кади упал на колени:
– О, Повелитель, пощади своего неразумного слугу, не ведавшего того, что говорит его нечестивый язык! Обещаю, что я больше никогда не побеспокою тебя своей глупой болтовней.
Эмир задумался:
– Пожалуй, я тебя помилую. Но кади тебе больше не быть. И велю тебе отправиться в Хадж, чтобы искупить твои грехи. Ты должен завтра же утром выехать… Нет, выйти пешком, босым и одетым в простой халат. И пусть Аллах вернет тебе разум.
– Кхе-кхе, – послышалось за пологом походного шатра эмира, – ваше величество, вы позволите мне войти?
Услышав знакомый голос, Абдул-Гамид расплылся в широкой улыбке:
– Входи, дорогой Мехмед-Хаджи, и не спрашивай. Я всегда рад видеть тебя в моей скромной обители. Двери моего дома всегда будут распахнуты для тебя. Если бы все мои советчики были такие, как ты, я бы правил уже половиной мира, а не этим ничтожным эмиратом. Твой добрый совет – это как раз то, что мне сейчас нужно, как глоток воды в знойной пустыни.
Услышав эти слова, несчастный кади покачнулся и, потеряв сознание, мешком осел на пол. Эмир щелкнул пальцами, вошли два аскера из личной охраны, взяли кади под руки и потащили его домой. Вот и все об этом человеке. Он остался жив, и слава Аллаху.
