Книга Пуля для Зои Федоровой, или КГБ снимает кино, страница 100. Автор книги Федор Раззаков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Пуля для Зои Федоровой, или КГБ снимает кино»

Cтраница 100

В том же сентябре Федорову отправили из Москвы в Темниковские лагеря в Мордовии. Однако на пути туда, в Потьме, Зоя решилась написать письмо своему покровителю. На календаре было 20 декабря 1947 года. Приведем это послание полностью:


«Многоуважаемый Лаврентий Павлович!

Обращаюсь к вам за помощью, спасите меня. Я не могу понять, за что меня так жестоко терзают.

В январе месяце 1941 года, будучи несколько раз у вас на приеме по личным вопросам, я хорошо запомнила ваши слова. Вы разрешили мне обращаться к вам за помощью в тяжелые минуты жизни. И вот тяжелые минуты для меня настали, даже более чем тяжелые, я бы сказала – смертельные. В глубоком отчаянии обращаюсь к вам за помощью и справедливостью.

27. XII.46 я была арестована… Я была крайне удивлена этим арестом, так как не знала за собой никаких преступлений. Правда, за последние шесть лет министерство кинематографии постепенно затравливало меня. Последние два года я чувствовала себя в опале. Это озлобило меня, и я среди своих родственников и друзей критиковала нашу жизнь. Говоря о материальных трудностях, я допускала довольно резкие выражения, но все это происходило в стенах моей квартиры.

Находясь в жизненном тупике, я всячески искала выход: обращалась с письмом лично к Иосифу Виссарионовичу Сталину, но ответа не получила. Пыталась зайти к вам, но меня не пустили ваши сотрудники.

Вскоре я была арестована. Не считая свое поведение преступным, так как я болтала всякую чепуху, не имея каких-либо преступных намерений, я была спокойна. В крайнем случае за свой язык и аморальное поведение я ждала хорошего выговора, но не тех страданий, которые мне пришлось испытать.

Инкриминированное мне преступление и весь ход следствия напоминают какую-то кровавую комедию, построенную следователями на нескольких неосторожно мною сказанных фразах, в результате чего на бумаге из меня сделали чудовище.

Я пыталась возражать и спрашивала: „Зачем вы все преувеличиваете и сами за меня отвечаете?" А мне отвечали, что если записывать мои ответы, то протоколы будут безграмотны. „Вы боитесь терминов", – говорили мне и вставляли в мои ответы термины – один другого ужаснее, один другого позорнее, делавшие из меня изверга и изменника Родины.

Что дало повод так позорно заклеймить меня? Мое знакомство с иностранцами. Но знала ли я, что дружба, которая была у нас с ними в те годы, перейдет во вражду и что это знакомство будет истолковано как измена Родине?! Но этого мало, полет жестокой фантазии следователей на этом не остановился. Подаренный мне во время войны маленький дамский пистолет послужил поводом для обвинения меня в террористических намерениях. Против кого? Против власти. Против партии и правительства, ради которых, если вы помните, я дала вам согласие остаться в Москве на случай, если немцы захватят ее, чтобы помогать вам вести с ними подпольную борьбу.

Следователи говорили мне: „Не бойтесь, эти протоколы будут читать умные люди, которые все поймут правильно. Неужели вы не чувствуете, что вам хотят протянуть руку помощи? Вас надо было встряхнуть. Да и вообще, это дело вряд ли дойдет до суда“.

Я сходила с ума, решила покончить с собой и повесилась в одиночной камере Лефортовской тюрьмы, но умереть не удалось – мне помешали… Потом я была отправлена в Темниковские лагеря – больная, полусумасшедшая. Но Особому совещанию показалось недостаточным столь суровое наказание, и через два месяца они решили добавить конфискацию имущества, отнять то, что было нажито в течение всей жизни честным трудом. Этим они наказали не меня, а моих маленьких детей, которых у меня на иждивении четверо: самой маленькой, дочери, два года, а самому старшему, племяннику, десять лет.

Я умоляю вас, многоуважаемый Лаврентий Павлович, спасите меня! Я чувствую себя виноватой за легкомысленный характер и несдержанный язык. Я хорошо поняла свои ошибки и взываю к вам как к родному отцу. Верните меня к жизни! Верните меня в Москву! За что же я должна погибнуть? Единственная надежда у меня на Ваше справедливое решение.

20.12.1947».


А теперь присмотримся к некоторым пассажам этого письма повнимательнее. Актриса пишет:

«…За последние шесть лет министерство кинематографии постепенно затравливало меня. Последние два года я чувствовала себя в опале. Это озлобило меня, и я среди своих родственников и друзей критиковала нашу жизнь. Говоря о материальных трудностях, я допускала довольно резкие выражения, но все это происходило в стенах моей квартиры…».

Как уже говорилось, в период 1942–1946 годов у Зои Федоровой было всего лишь две роли в кино, причем обе главные. Однако ролей могло быть и больше, но в Киноглавке у Федоровой были недоброжелатели, которые тормозили ее карьеру. Спрашивается, почему же чекисты (если Зоя служила на них) не помогли ей в этом вопросе? Судя по всему, чтобы ее ненароком не расконспирировать. И во-вторых – чтобы гонения на нее повысили ее рейтинг в глазах ее друзей-иностранцев (к гонимым больше доверия). Но написать об этом в открытую (да еще из лагеря!) Зоя не может, однако люди сведущие (тот же Берия) должны были прочесть это между строк. Причем в одном месте Зоя все-таки идет на частичную расконспи-рацию: упоминая историю от осени 1941 года, когда Берия собирался оставить ее в Москве для подпольной работы.

Читаем далее: «…Находясь в жизненном тупике, я всячески искала выход: обращалась с письмом лично к Иосифу Виссарионовичу Сталину, но ответа не получила. Пыталась зайти к Вам, но меня не пустили Ваши сотрудники…».

Судя по всему, эти события могли иметь место весной или летом 1946 года. Но это был период, когда Сталин затеял перетряску в МГБ и, вполне вероятно, знал историю провала агента «Зефир». А Берия уже не имел того влияния в МГБ, которое у него было до весны 46-го. В итоге оба они предпочли не вмешиваться в ситуацию. Кто-то сочтет это предательством, а кто-то – вполне адекватной реакцией на провал в нелегальной деятельности агента. Мол, не умеешь работать – отправляйся в лагерь. Ведь известно выражение Сталина: «У чекиста есть два пути: либо продвижение по службе, либо тюрьма». Продвигать агента «Зефир» было уже не за что, а вот посадить в тюрьму – наоборот. И никакие прошлые заслуги роли уже не играли. Обидно, конечно, но такова была специфика чекистской работы в те годы. Из истории мы знаем десятки случаев, когда наших видных разведчиков сажали за решетку, невзирая на их выдающиеся заслуги в недавнем прошлом (например, во время той же войны).

Итак, свое письмо на имя Берии Федорова написала 20 декабря. Но оно тут же оказалось не на его столе, а на столе Абакумова. Что, собственно, и должно было произойти при той ситуации. Даже непонятно, на что рассчитывала Зоя, отсылая его в Москву через официальные каналы. И реакция последовала незамедлительно. Понимая, что Федорова на одном письме не остановится и будет взывать к своему покровителю и дальше, было снова собрано Особое совещание (оперативность его созыва поражает!). И уже спустя неделю был вынесен новый приговор: заменить Федоровой лагеря тюремными застенками. Исключительно для того, чтобы у Берии (или его людей) не было возможности до нее добраться. Так Зоя Федорова оказалась в знаменитой «крытке» – во Владимирской тюрьме. Своего рода «железная маска», но по-советски.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация