Помимо чисто диверсионно-террористических мероприятий на Лубянке придавали важное значение приобретению позиций в немецкой администрации и спецслужбах в целях добывания разведывательной информации. Чекисты исходили из того, что легендирование некоторых агентов следовало строить на мнимом наличии в Москве антисоветских групп и остатков контрреволюционных монархических организаций, услугами которых могли воспользоваться немецкие спецслужбы и оккупационная администрация.
Одной из таких фигур, на которую могли обратить свой взор оккупанты, по замыслу сотрудников НКВД должен был стать профессор МГУ, видный советский искусствовед и библиофил Алексей Алексеевич Сидоров. Он был известен немецкой разведке еще до Первой мировой войны, когда находился на стажировке в Германии, его знали в искусствоведческих кругах Берлина и Лейпцига. Все эти обстоятельства чекисты рассчитывали использовать для внедрения Сидорова в оккупационную администрацию.
Бывший офицер царской армии, старый и проверенный агент НКВД под псевдонимом „Лекал“, оставался в тылу противника с заданием разведывательного характера. Для успешного его выполнения „Лекал“ по рекомендации чекистов женился на дочери бывшего владельца „Прохоровской мануфактуры“, располагающей большими связями среди сотрудников германского посольства в Москве и белой эмиграции. В случае возвращения жене фабрик „Лекал“ должен был управлять ими и занять соответствующее общественное положение, возможности которого следовало использовать в интересах советских органов безопасности.
Для этих же целей оставался в Москве и агент НКВД „Строитель“, инженер-железнодорожник по профессии, бывший крупный предприниматель, дворянин, располагавший обширными связями в верхах белой эмиграции. Предполагалось, что „Строитель“ организует проектно-строительное акционерное общество и добьется видного общественного положения. В целях завоевания доверия у оккупантов он по заданию органов НКВД уже в период вражеской осады города сгруппировал вокруг себя пораженчески настроенных интеллигентов для „организованной встречи немецких войск“.
В немецком тылу для разведработы оставались и агент „Кавказский“ – бывший офицер царской армии, крупный московский коммерсант – и его жена, известный врач-гинеколог, обладавшая солидными связями в Берлине. Жена „Кавказского“ открыла бы частную клинику, а сам он вместе с братьями восстановил бы существовавший до революции торговый дом, акционированный совместно с немцами. Эти учреждения предполагалось использовать для укрытия подпольщиков-нелегалов.
На проведение разведывательной работы были ориентированы также и другие старые и опытные агенты Лубянки: скульптор „Уралов“, журналист, профессор литературы и бывший агент царской охранки „Шорох“, видный театральный деятель „Семенов“, бывший подполковник царской армии „Мефодий“ и многие другие.
В связи со сложившимся угрожающим положением на подступах к Москве в октябре 1941 года Управлением особых отделов НКВД СССР была проведена подготовка к осуществлению диверсионных актов в зданиях и на объектах, которые могли бы быть использованы немцами для размещения войск и в административных целях. В соответствии с „Московским планом“ для дистанционного управления уничтожением объектов создавались три подпольные минные станции. Одна из них располагалась недалеко от площади Маяковского в недостроенном здании на месте нынешнего кукольного театра Сергея Образцова, другая – в колокольне церкви в Рогожском поселке, третья – в подвале школы № 79 на Арбате.
Важная роль отводилась сотруднице разведывательного управления НКВД А Камаевой-Филоненко, которая под видом активистки баптистской общины координировала использование закамуфлированных взрывных устройств. Ей по особому сигналу поручалось привести в действие мощные взрывные устройства, которые предполагалось заложить в местах возможного появления главарей фашистской Германии и командования вермахта.
К возмездию против немецкого командования готовили и актерский ансамбль во главе со „Свистуном“ – Николаем Хохловым. Планировалось, что Хохлов вместе с группой акробатов, выступая перед немецкими высшими офицерами, во время эстрадного номера – жонглирования – забросают их гранатами…»
Пик панических настроений в Москве выпал на середину октября 1941 года. В те дни многие москвичи были уверены, что город придется сдать. По Москве прокатился слух, что немецкие танки вот-вот появятся на улице Горького, куда прорываются от Речного вокзала. А на Кузнецком мосту жгли документы, из-за чего по всей улице падал «черный снег» из пепла. Однако переломило ситуацию в лучшую сторону выступление по радио председателя Моссовета В. П. Пронина, после которого буквально на следующий день город изменился, все заработало, даже такси. На улицах появились военные и милицейские патрули. Паническое бегство прекратилось. Хотя тревожная обстановка продолжала сохраняться.
Отметим, что если бы фашисты взяли Москву, то город ждала незавидная судьба. По словам историка Е. Сенявской:
«…В те дни в войсках Восточного фронта распространялись заранее отпечатанные пропуска для передвижения по Москве во время парада полков вермахта. Был подготовлен целый сценарий. После торжественного прохождения войск по Красной площади туда должны были вывести под конвоем захваченных большевистских вождей. На их глазах военные саперы производили подрыв стен Кремля как символа советского сопротивления, затем подрыв Мавзолея. На руинах последнего предполагалось разложить костер, на котором должно быть сожжено тело Ленина. После этого под барабанный бой планировалось повесить вождей.
Однако боевой дух фашистов в декабре 1941 года, мягко говоря, упал. Вот что, к примеру, писал гитлеровский солдат А Фортгеймер уже шестого декабря жене: „Дорогая жена! Здесь ад, русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать, каждый час приносит страшные для нас вести. Холодно так, что стынет душа. Вечером нельзя выйти на улицу – убьют. Умоляю тебя – перестань мне писать о шелке и резиновых ботинках, которые я должен был привезти тебе из Москвы. Пойми – я погибаю…“
Только в ходе зимней кампании гитлеровские военные трибуналы осудили 62 тысячи солдат и офицеров за дезертирство, самовольный отход, неповиновение. Еще 16 декабря 1941 года в германские войска поступила директива „держаться“, запрещавшая дальнейший отход. Были созданы штрафные роты и батальоны, в том числе для офицеров, а также „заградительные отряды“, которые практиковали показательные расстрелы за самовольно оставленные позиции. Были отстранены от занимаемых постов 35 высших чинов, в том числе генерал-фельдмаршалы Браухич и Бок, генералы Гудериан, Штраус и другие.
Что касается москвичей, то к концу 1941 года в городе существовало более ста норм и видов продовольственного и промтоварного снабжения. Дополнительными или повышенными нормами пользовались рабочие оборонных предприятий, некоторые преимущества в снабжении продовольствием имели беременные женщины и кормящие матери, доноры, больные туберкулезом. К концу 1942-го продовольственными карточками в столице было обеспечено около трех миллионов человек. Но, как вспоминает один из москвичей, месячный паек „за три дня улопать можно“. А в донесении военного атташе Франции в Турции полковника Дюваля в Генштаб Вооруженных сил Франции об организации обороны Москвы, датированном декабрем 1941 года, сообщалось, что каждый москвич получает паек из черного хлеба, сосисок, капусты и чая. Мясо, масло, яйца, табак – редкость…».
