Это тяжелейший вопрос – куда девать «лишних людей», образующихся из-за трудосберегающих технологий в реальном секторе и роста средней продолжительности жизни? Вот структура занятости в США. Два человека (аграрии) кормят сотню. Еще 10 душ заняты в реальном секторе. Максимум еще десяток можно занять в управлении. А куда девать оставшиеся 78 человек? 78–80 % населения? Их кормить и развлекать?
Тут, по словам Г. Малинецкого, тоже есть варианты. Например, избавиться от лишних людей. Если же человек – самоценность, то какого лешего он убивает жизнь у телевизора?
Еще один вариант – «многоэтажное» человечество. С разделением на касты высших и низших. Если будет реализовано развитие технологий будущего (инфо-, нано-, био– и когнитивных), то можно будет (как в антиутопии Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир», 1932 г.) с детства получать людей с заданными свойствами, расписанными по кастам, рангам и разрядам. Плюс возможность делать «запчасти» для людей. Соответственно, возможно создание высшей расы: совершенных долгожителей со сверхспособностями. Об этом пишет Ф. Фукуяма.
– Если мы с таким будущим несогласны, давайте предложим свой вариант! – говорит Георгий Малинецкий. – Судя по тому, что происходит в США и Европе сегодня, цели создания «многоэтажного» человечества понимаемы и одобряемы…
Три фазиса постиндустриализма
После отрезвляющего доклада Георгия Малинецкого веру в присутствующих вдохнул глава Института динамического консерватизма Виталий Аверьянов.
По его словам, сама история постиндустриализма имеет три четких фазиса. Первый – «осмыслительный», романтически-идеалистический фазис, длившийся до 1991 года, связанный с именами Белла и Элвина Тоффлера. Последний, кстати, употреблял иной. Более точный и многообещающий термин – «сверхиндустриальная цивилизация».
Эйфорический «фазис Фукуямы», наступивший после 1991 года, продолжался всего десять лет. До 11 сентября 2001-го. В то время ощущение «конца истории» позволило многим апологетам постиндустриализма очень глубоко разработать его миф. Его довели до предела. В РФ этим, в частности, занимался Владислав Иноземцев. В эйфорическом фазисе «постиндустриалисты» дошли до утверждений о том, что нужно формировать новый тип человека. О том, что понятие труда девальвируется. О том, что все мы станем творцами, а следующее поколение людей выйдет постматериалистическим.
После 11 сентября чувство «конца истории» стало стремительно проходить, и прежде всего – у самого Фукуямы. Однако сохранилась сама постиндустриальная иллюзия как переход к новому типу человека. Однако стал разгораться мировой кризис, и в его огне у многих стала пропадать и эта иллюзия.
– Мы говорим о мейнстриме, – отмечает В. Аверьянов. – Но всегда были исключения: люди, не принявшие мифа изначально. В той же «Русской доктрине» (2005 г.) постиндустриализму посвятили всего пять страниц, но зато очень емких. Мы тогда показали, что пресловутый постиндустриализм есть всего лишь описание процессов, идущих в небольшом секторе западной экономики – в производстве информационных продуктов и в сфере НИОКР. Вся остальная экономика остается в значительной степени индустриальной и даже аграрной. Нет оснований говорить о постиндустриализме, можно описывать лишь некую надстройку над индустриальной основой…
В. Аверьянов убежден, что ожидания от этой надстройки оказались чересчур завышенными. Они позволили ей примерно десять лет «снимать сливки» с таких новейших типов бизнеса, как ИКТ, мобильная телефония или Интернет. Но ощущение бесконечности этой перспективы оказалось глубоко ошибочным, иллюзорным.
Царство разложения
Но нужно понимать политическую и геополитическую «подкладку», лежавшую в основе этой иллюзии. Она – в демонтаже Советского Союза и Восточного блока, в получении Западом контроля над огромными нефтяными ресурсами (после разгрома Ирака в 1991-м), которого раньше не было. Таким образом, некое мародерство Запада на демонтаже Восточного блока, с одной стороны, и огромная ресурсная подпитка позволили нашим оппонентам целое десятилетие 1991–2001 гг. провести в заблуждении о наступлении качественно нового этапа истории.
– Проповедь информатизации в качестве некоей «суррогатной сверхцели», адресованной советской технократии, сыграла огромную роль в разрушении СССР, – считает директор Института динамического консерватизма. – Естественно, были и иные инструменты слома нашей страны, но именно постиндустриализм мы с Максимом Калашниковым предложили рассмотреть в первую очередь. Как пример умело внедренного в умы отечественных верхов концептов. Кроме него, в одном пакете, использовались также управление потребительскими стереотипами, побуждавшими к отказу от инвестиций в развитие производства, проповедь к покаянию русских за любую форму насилия и принуждения (адресованная к гуманитарной интеллигенции), пропаганда индивидуальных гедонистических ценностей, адресованная молодежи, и, наконец, идея об освобождении от «имперского гнета», адресованная национальным меньшинствам. Постиндустриализм в этом пакете стал одним из ключевых концептов…
Но уже в 90-е, отмечает Виталий Аверьянов, даже искренние адепты постиндустриализма заговорили о «расколотой цивилизации» (выражение В. Иноземцева), где формируется некое новое кастовое распределение между господствующим классом и классом, который все же не становится постматериалистическим. Здесь можно привести поистине школьную аналогию с демократией древних Афин (как истока современной либеральной демократии), где свободу граждан обеспечивали 7–8 рабов на каждого. Без рабовладельческого фундамента Афинская демократия не была бы демократией. Обожествление сферы услуг в постиндустриальной экономике (где развитие определяется теми, кто пользуется услугами) очень похоже именно на античные Афины. Ведь есть и те, кто услугами не пользуется, однако обеспечивает их для касты господ. В этом смысле постиндустриализм стал недвусмысленным намеком на то, что в XXI веке будет утверждаться новый кастовый порядок. Этот намек вслух, как правило, не проговаривался, однако он четко различим.
В XX веке Восточный (советский, красный) проект, обладая ярко выраженной творческой, негэнтропийной природой, бросал вызов Западу. Он заставлял Запад развиваться. Мы тогда перехватили инициативу в том, что касалось негэнтропийного вектора развития. Поэтому, когда социалистический лагерь был побежден, западному лагерю стоило не торжествовать, а впитать в себя этот вектор развития. Взять у Востока сильные черты.
– Но проблема заключается в том, что демонтаж Востока оказался вызван ползучим – начиная с 1960-х годов – разрушением самой идеи развития! – считает В. Аверьянов. – Ведь термин «сверхиндустриализм» Тоффлера может быть истолкован совершенно иначе, чем у теоретиков постиндустриализма. Ростки сверхиндустриализма в недрах индустриализма вполне очевидны. Это ядерная энергетика, космос, искусственный интеллект, роботизация, уже начинавшиеся разработки в области биотехнологий…
Негэнтропийный вектор развития СССР и Восточного блока был подпитан философией русского космизма – «неотмирной», предельной по своему потенциалу. Там главным выступало открытие новых возможностей человека, а все-таки не выход в космос. «Если бы не этот великий посыл, то не было бы и отечественного ракетостроения», – заключает В. Аверьянов.
