Прошлой ночью Джаэлль рассказала ей о Финне, и потом они еще долго сидели рядом и молчали. Дженнифер было жаль этого мальчика, навсегда затерянного теперь в холодном межзвездном пространстве. А потом, уже далеко за полночь, к ним вдруг постучался Кевин; войдя в Храм, он послушно принес в жертву свою кровь, как это обязан был делать здесь каждый мужчина, а потом рассказал им, что Пол остался с Дариеном и пока что все в порядке – насколько, правда, сейчас вообще что-то здесь может быть в порядке.
А потом Джаэлль оставила их и ушла. И Дженнифер стала прощаться с Кевином, которому уже утром предстояло отправляться на восток. Она ничего не могла сказать в ответ на встревоженный взгляд его глаз, которых он с нее не сводил. Но ее теперешняя новая терпимость все-таки позволила ей откликнуться на ту печаль, которую она всегда в нем видела, и быть с ним достаточно нежной.
А утром куда-то исчезла и Джаэлль, и теперь Джен в полном одиночестве бродила по тихому Храму, но отчего-то была более спокойна, чем ожидала; однако ее безмятежное серенькое спокойствие было вдруг нарушено, ибо она услышала, как в дальнем алькове возле самого купола кто-то плачет так, словно душа у него разрывается.
У алькова не было двери, и Дженнифер, проходя мимо, заглянула туда и остановилась, увидев, что это Лейла. Она хотела быстро уйти, ибо горе девушки было таким обнаженным, что оставаться здесь дольше было просто недопустимо, ибо она знала, как горда эта юная жрица, но Лейла уже заметила ее и подняла голову, не в силах подняться со скамьи, на которой сидела.
– Извини, я случайно здесь оказалась, – сказала Дженнифер. – Может, я могу тебе чем-то помочь? Или мне лучше уйти?
С залитого слезами лица Лейлы на нее смотрела сейчас та девочка, которую она так хорошо запомнила, наблюдая игру в та'киену.
– Никто и ничем мне помочь не может, – сказала Лейла совершенно по-детски. – Я потеряла того единственного, кого когда-либо любила!
И Дженнифер, несмотря на все огромное сочувствие к этой девочке и собственную нежную безмятежность, лишь с огромным трудом сдержала улыбку. В голосе Лейлы звучало столько отчаяния, свойственного ранней юности, что и ей вспомнилась «жестокая любовь» и связанные с нею душевные травмы, которые она пережила, когда была подростком.
С другой стороны, ей ведь никогда не доводилось терять возлюбленных так, как эта девочка потеряла своего Финна. И уж, разумеется, она никогда и ни с кем не имела такой тесной телепатической связи, как у Лейлы и Финна. Желание улыбнуться тут же прошло.
– Извини, – снова сказала Дженнифер. – У тебя, конечно же, есть причина так горько плакать. Но скажи, не станет ли тебе легче, если я заверю тебя, что со временем действительно всякое горе как-то сглаживается?
Она едва расслышала, как Лейла прошептала:
– Уже этой зимой, в полнолуние, ровно через полгода, у меня спросят, хочу ли я вечно носить это одеяние жрицы. И я скажу «да». И я никогда больше никого не полюблю.
И Дженнифер услышала в голосе этой девочки абсолютную решимость.
Это ее тронуло до глубины души.
– Ты еще так молода, – сказала она. – Не позволяй горю заставить тебя так скоро и навсегда отвернуться от любви!
При этих словах Лейла резко вскинула голову:
– А кто ты такая, что смеешь говорить мне это?
– За что ты меня так? Это несправедливо! – помолчав, с трудом выговорила Дженнифер, не ожидавшая такого удара.
На щеках Лейлы блестели слезы.
– Возможно, – сказала она. – Но как часто ты сама-то любила, да, ты сама? Разве ты не ждала его целыми днями? А теперь, когда Артур здесь, ты боишься!
Она была раньше Джиневрой и способна была справиться с собственным гневом. В гневе слишком много ярких цветов. И она ответила мягко:
– Ах вот в чем дело? Значит, тебе так это представляется?
Такого тона Лейла не ожидала.
– Да, – сказала она, но как-то неуверенно.
– Ты мудрое дитя, – Дженнифер была совершенно спокойна, – и, возможно, не просто дитя. И кое в чем ты права. Но ты не имеешь права судить меня, Лейла. Видишь ли, среди бесконечного горя, горя побольше и горя поменьше, я пытаюсь найти то, с которым жить дальше легче всего.
– Самое маленькое горе… – прошептала Лейла. – Одно лишь горе. А где же радость?
– Не здесь, – сказала Дженнифер.
– Но почему?! – Это воскликнул ребенок, которому сделали очень больно.
Дженнифер сама удивилась своему ответу.
– Потому что много лет назад, – сказала она, – я сама уничтожила свою радость. А потом уничтожили и меня – здесь, прошлой весной. Ах, Лейла, он ведь приговорен к вечной безрадостной жизни, к вечной войне, а я не могу совершить Переход в тот, его, мир! Да и если б могла, то не сумела бы сделать его счастливым.
Я всегда разрушаю радость и счастье.
– Неужели это неизбежно должно повторяться?
– Да, снова и снова, – с горечью подтвердила Дженнифер. Какая долгая, какая печальная история! – Пока ему не даровано будет освобождение.
– Так даруй его ему, – просто предложила Лейла. – Как иначе он может возродиться, если не через боль? Что же еще может принести ему долгожданное освобождение? Даруй ему свободу!
И ее слова с новой силой пробудили в душе Дженнифер все ту же давнюю печаль, и боль, похоже, все-таки опять одержала над нею верх. Она не могла ей сопротивляться. Боль была всюду, яркие вспышки боли вызывали чувства вины и печали, разные воспоминания, и особенно яркой, цветной и тоже вызывающей боль была память о любви, любви и страсти, и о том…
– Я не в силах даровать ему свободу! – мучительно страдая, воскликнула Дженнифер. – Я ЛЮБИЛА ИХ ОБОИХ!
Лишь эхо откликнулось ей. Они находились совсем рядом с куполом Храма, и звуки долго не могли умолкнуть. Глаза Лейлы были широко распахнуты.
– Прости меня, – сказала она. – Прости! – И обняла Дженнифер, и спрятала лицо у нее на груди, ибо, сама того не ведая, оказалась вдруг над такими глубинами, что пучина едва не поглотила ее.
Машинально поглаживая плачущую девочку по голове, Дженнифер заметила, как сильно дрожат у нее руки, однако сама она не плакала – напротив, пыталась утешить Лейлу. Как-то раз, в те стародавние времена, она была в саду конвента Эймсбери, и уже почти на закате явился тот гонец. А позже, когда на небе зажглись первые звезды, она тоже утешала других, тех женщин, что, плача, пришли к ней в сад, ибо узнали о смерти Артура.
Было очень холодно. Озеро замерзло. Когда они проезжали по его северному берегу, по самой кромке леса, Лорен все раздумывал, не стоит ли напомнить королю о существующей традиции. Однако Айлерон снова – в который уже раз – удивил его. Когда они достигли моста через реку Латам, король приказал войску остановиться. Даже не оглянувшись назад, он спокойно сидел в седле и ждал, пока Джаэлль проедет мимо него и ее светло-серая кобыла первой ступит на мост. Артур тоже ждал, подозвав своего пса. И дальше Верховная жрица все время ехала впереди, ведя отряд через мост в Гвен Истрат.
