Она увидела все, до самого конца.
Потом в Кат Мейголе воцарилась абсолютная тишина. Ким даже не слышала дыхания параико. Ее собственная онемевшая, истерзанная душа жаждала хоть какого-то звука. Пение птиц, шум воды, смех детей. Ей необходим был свет. Более теплый и добрый, чем красный огонь костров, или звезд над горами, или луны.
Но ничего из этого ей не было дано. Вместо этого она осознала нечто иное. С того мгновения, когда они вступили в пределы Кат Мейгола, здесь присутствовал страх: осознание присутствия мертвых во всей их нерушимой безгрешности, охраняющих это место при помощи проклятия крови, подаренного им.
Это проклятие исчезло.
Ким не заплакала. Это выходило далеко за пределы печали. Затрагивало саму ткань Гобелена на Станке Ткача. Она крепко прижимала правую руку к груди: рука была обожжена, и к ней было больно прикасаться. Огонь Бальрата еще теплился; казалось, в самой его глубине тлеют угли.
– Кто ты? – спросил Руана, и голос его дрогнул. – Кто ты такая, чтобы сделать это с нами? Лучше бы мы умерли в пещерах.
Это было так больно. Ким открыла рот, но не нашла слов.
– Это не так, – ответил за нее другой голос. Это заговорил Брок, верный, упорный Брок из Банир Тала. – Это не так, народ параико. – Когда он начал, голос его был слабым, но с каждым словом набирал силу. – Вы знаете, кто она такая, и знаете природу того, что она носит на пальце. Мы ведем войну, и Камень Войны Махи и Немаин призывает тех, в ком есть нужда. Неужели вы так высоко цените свое миролюбие, что готовы отдать власть Могриму? Как долго вы проживете, если мы уйдем отсюда и погибнем на войне? Кто вспомнит о вашей безгрешности, когда все вы и все мы погибнем или станем рабами?
– Ткач вспомнит, – мягко ответил Руана. Это остановило Брока, но лишь на мгновение.
– И Ракот тоже, – возразил он. – А вы слышали его смех, Руана. Если бы Ткач определил вашу судьбу неприкосновенной и неизменной, могли бы вы измениться после того, что мы сегодня увидели? Могли бы возненавидеть Тьму, как ненавидите теперь? Могли бы встать в ряды армии Света, как теперь? Несомненно, в этом и заключается ваша судьба, народ Кат Мейгола. Судьба, которая позволяет вам вырасти, когда нужда велика, как бы сильна ни была боль. Выйти из укрытий этих пещер и стать одним целым с нами, со всеми мирами Ткача, которым угрожает Тьма.
Его последние слова звенели в воздухе. Снова воцарилась тишина. Потом раздался голос из круга великанов:
– Мы погибли.
– Мы потеряли проклятие крови.
– И Каниор. – Вопли разрастались, сердца разрывались от горя и утраты.
– Стойте! – Еще один голос. Не Руаны. Не Брока. – Народ параико, – произнес Дальридан, – простите мою самонадеянность, но я хочу задать вам вопрос.
Вопли постепенно стихли. Руана наклонил голову к разбойнику с Равнины.
– В том, что вы делали сегодня ночью, – спросил Дальридан, – в каждом великом деянии сегодняшней ночи разве вы не почувствовали прощания? В Каниоре, который собрал вместе и оплакал каждого из параико, когда-либо существовавшего на свете, разве не увидели вы знака от Ткача, который вас создал, что чему-то пришел конец?
Затаив дыхание, прижимая к себе обожженную руку, Ким ждала. И тогда заговорил Руана.
– Я увидел, – ответил он, и по голому плато пронесся вздох, подобный шуму ветра в деревьях. – Я действительно это почувствовал, когда увидел Коннлу, увидел, как он великолепен. Единственный из нас, кто преступил границы и действовал в мире за этим перевалом, когда погрузил Охоту в ее долгий сон. Наш народ назвал это прегрешением, несмотря на то что Овейн сам просил его об этом. А потом он сделал Котел, чтобы вернуть свою дочь к жизни, а этот поступок был непоправимой ошибкой, и он привел его к изгнанию. Когда я увидел его сегодня, самого могущественного среди наших мертвых, я понял, что настали перемены.
Ким ахнула, то был вздох облегчения, исторгнутый из ее боли.
Руана повернулся к ней. Осторожно поднялся и встал во весь рост над ней посреди круга. И сказал:
– Прости мою резкость. Это для тебя такое же горе, как и для нас.
Она покачала головой, все еще не в состоянии ответить.
– Мы спустимся с гор, – сказал он. – Настало время. Мы покинем это место и сыграем свою роль в том, что произойдет. Но вот что я скажу, – прибавил он, – и знай, что это правда: мы не станем убивать.
И тут наконец к ней вернулся дар речи. Она тоже встала.
– Я знаю, что это правда, – ответила Ким, и сейчас ее устами говорила Видящая Бреннина. – Не думаю, что в этом ваше предназначение. Вы изменились, но не настолько, и не все ваши дары потеряны, как мне кажется.
– Не все, – серьезно подтвердил он. – Видящая, куда бы ты хотела, чтобы мы пошли? В Бреннин? К Андариен? В Эриду?
– Эриду больше нет, – впервые заговорил Фибур. Руана повернулся к нему. – Дождь смерти шел там три дня, до сегодняшнего утра. Никого не осталось ни в одном уголке на земле Льва.
Глядя на Руану, Ким заметила, как в глубине его взгляда что-то изменилось.
– Я знаю о дожде, – сказал он. – Мы все знаем. Это часть наших воспоминаний. Именно дождь смерти начал разрушение мира. Тогда он шел всего несколько часов. Могрим еще не был настолько силен.
Борясь с усталостью, с видимым усилием он встал очень прямо.
– Видящая, это первая роль, которую мы сыграем. С дождем приходит чума, и нет надежды вернуться в Эриду до тех пор, пока мертвые не преданы земле. Но никакая чума не может повредить параико. – Ты была права: мы потеряли не все то, чем одарил нас Ткач. Только проклятие крови и Каниор, которые порождал покой нашей души. Но у нас остались и другие волшебные дары, и большинство из них помогают победить смерть, как Котел Коннлы. Утром мы отправимся отсюда на восток, чтобы похоронить погибших от смертельного дождя в Эриду, и тогда эта земля снова сможет ожить.
Фибур поднял на него глаза.
– Спасибо, – шепнул он. – Если кто-то из нас переживет Тьму этих дней, мы не забудем о вас. – Он заколебался. – Если вы зайдете в самый большой дом на улице Купцов в Аккейзе, вы найдете лежащую там девушку, высокую и стройную, чьи волосы когда-то блестели, как пшеничные поля под солнцем… ее звали Арриан. Пожалуйста, обращайтесь с ней бережно, ради меня.
– Хорошо, – ответил Руана с бесконечным состраданием. – И если мы снова встретимся, я скажу тебе, где она лежит.
Ким повернулась и вышла из круга. Они расступились перед ней, и она подошла к краю плато и остановилась спиной к остальным, глядя на темные горы и на звезды. Ее рука, покрытая волдырями, болела, а бок ныл еще со вчерашнего дня. Кольцо полностью выдохлось; казалось, оно спит. Она и сама нуждалась во сне. Мысли обгоняли друг друга в ее голове, и нечто другое, еще не ставшее ясной мыслью, начинало зарождаться. У нее хватало мудрости не напрягаться, чтобы добиться прозрения, которое приближалось, поэтому она отошла в темноту и стала ждать.
