По лицам врачей я сразу понял, что дело обстоит плохо. Они подтвердили: раненый жив, но шансов выжить очень мало; пуля почти разрушила печень. Олега вывезли на каталке и я не сумел удержать Наташу, которая бросилась к нему, сметая все на своем пути.
Потом началась самая долгая ночь в моей жизни. Я смотрел на двери палаты, за которыми боролся за жизнь Олег. Около него постоянно дежурили врач и медсестра; иногда они выходили к нам и печально качали головами.
Олег умер в шесть часов утра, когда рассвет стал пробивать первые световые окна в темной стене ночи. Наташа упала мне на руки без сознания; от усталости и горя я сам был близок к такому же состоянию. Я почти не помню, как оказался дома, кажется, меня просто доставили туда, как вещь.
Хоронили Олега через день. Народу собралось столько, словно люди вышли на демонстрацию. Он лежал в гробу как живой; смерть еще не тронула, даже не заострила черты лица. Я старался не смотреть на него, каждый такой взгляд переворачивал меня буквально всего, вызывал такую нестерпимую боль, что я готов был кричать. Процессия медленно двигалась через весь город, люди, сменяясь, несли его прах на руках.
Могилу была вырыта на той самой проклятой алее, где хоронили жертв криминального террора. Я прошел мимо памятника моего брата Алексея, положил около него цветы, затем мимо памятника другого Алексея – и тоже положил букет. Несколько секунд постоял у могилы Архипенко. Начался траурный митинг, я должен был произнести речь, но сказав лишь несколько слов; горло сдавило так, я не смог говорить. Я опустился на колени перед гробом и поцеловал Олега в лоб.
В мэрии, куда я заехал после похорон, меня ждала новость, получение которой я добивался столько времени; из областного УВД пришел приказ о снятии Клочкова с должности начальника городского УВД. Радостная секретарша положила его передо мной, но я лишь равнодушно пробежал глазами по первым строкам телеграммы. Если бы она пришла хотя бы на день раньше, как знать, всего этого кошмара может быть и не случилось – и Олег был бы жив.
Я вышел из здания мэрии и пошел домой один, без всякой охраны – впервые за последнее время. Телохранители было двинулись за мной, но я приказал им оставить меня в покое. Никакого страха я не испытывал; мне было абсолютно все равно, я был бы только рад, если бы меня, воспользовавшись благоприятным случаем, пристрелил хотя бы тот же самый Монах, так ловко сбежавший в тот момент, когда казалось он пойман и ничего его не уже может спасти.
Дома я раскупорил бутылку водки и поставил ее перед собой. Время от времени я отхлебывал из горлышка. И чем больше я пил, чем явственней слышал голос Олега. Я не мог поверить, что он больше не войдет в эту дверь. Это было также невероятно, как если бы однажды солнце перестало всходить по утрам.
С того момента, как ранили Олега, я очень плохо ощущал течение время. Казалось, оно и я отделились друг от друга и каждый стал жить своей обособленной жизнью. Внезапно я увидел перед собой чей-то силуэт. В комнате уже стемнело; я же не заметил, как наступил вечер.
– Кто тут? – равнодушно спросил я.
– Это я, Владислав Сергеевич. Могу я зажечь свет?
– Если хотите.
Вспыхнула люстра, Ксения бросила взгляд на бутылку, в которой оставалось несколько капель на донышке, потом – на меня. Она ничего не сказала, просто села напротив.
– Вам надо взять себя в руки. Мне кажется, вы ничего не ели с утра. Хотите я вас покормлю?
Она ошибалась; если память мне не изменяла я не ел уже два дня. И не чувствовал никакого голода, разве только какую-то неприятную пустоту в желудке. Но и возражать не стал; в конце концов, какая разница.
Ксения стала накрывать на стол. Но начала она с того, что спрятала бутылку обратно в холодильник. Я лишь только проводил ее взглядом, но ничего не сказал: мне было все равно.
Стол быстро приобрел аппетитный вид.
– Прошу вас, ешьте, – сказала Ксения и умоляюще посмотрела на меня.
Я стал есть.
– Вам надо поплакать, – проговорила вдруг она. – Когда мне плохо, я всегда стараюсь плакать. Тяжесть уходит вместе со слезами.
– Не получается. Слишком много тяжести, у меня нет столько слез.
– Странно, но большинство мужчин не умеют плакать.
– Это не так. Мы плачем, только без слез.
– А надо со слезами. Только тогда становится легче. А когда без слез, тяжелей.
– Я не хочу, чтобы мне стало легче. Это несправедливо по отношению к нему.
Ксения вдруг пересела на соседний от меня стул и взяла меня за руку.
– Но что мне сделать, чтобы вам стало бы легче?
Я посмотрел на нее.
– Вернуть его к жизни.
– Я тоже очень любила его, он был не только очень смелый, но и очень благородный человек. А это сочетание встречается крайне редко.
– Поэтому-то он и погиб. Погибают всегда лучшие.
– Но мы же с вами живы.
– Разве? Вы, наверное, я – уже нет.
– Я понимаю, как вам больно, но ведь нельзя же так. Вы – мэр, на ваших плечах целый город.
– Я не хочу быть больше мэром. Я устал провожать людей на аллею жертв террора. Вы были сегодня там, вы видели – там становится все больше и больше могил. Скоро уже некуда будет хоронить людей.
– Поэтому вы и должны вернуться к жизни, чтобы этого больше не было.
– У каждого человека есть свой предел сил и возможностей. Я свой предел исчерпал.
– Это не так, это просто тяжелая минута в вашей жизни. Вы не можете не закончить того, чего начали. Олег бы вам этого не простил. Он верил в вас. И я… – Она вдруг замолчала. – На вас надеются, в вас верят тысячи людей. И столько уже сделано, даже бессменного Клочкова освободили от должности.
– Вам уже известно?
– Об этом говорит весь город.
– Придет другой, такой же подлец.
– Если вы будете тут сидеть и ничего не делать, то такое может вполне случиться. – Ксения неожиданно снова взяла меня за руку. – Я вас не осуждаю, я хочу вам помочь пережить эти страшные часы. Вы же знаете, что любая рана в конце концов зарубцовывается. Если вы начнете активно работать, это случится скорей. По моему это лучше, чем сидеть одному в компании с бутылкой водки. Вы обещаете мне, что завтра утром отправитесь в свой кабинет в мэрии и приступите к делам?
– Хорошо.
– Я надеюсь на вас. А сейчас, извините, мне необходимо уйти, я обещала Андрею, что приду к нему. Он тоже потрясен смертью Олега.
Ксения быстро прикоснулась губами к моей щеки и вышла. Я посмотрел ей вслед, но ничего не шевельнулось в моей душе. В отличии от моего тела она была убита выстрелом Монаха в Олега.
Глава двадцать седьмая
Вечером, когда я укладывался спать, то у меня не было намерения утром ехать в мэрию, я вообще ничего не собирался делать. Я просто хотел провести день так, чтобы меня никто не трогал. Например, лежа на кровати и смотря в потолок. Почему-то мне казалось, что именно такая позиция лучше всего помогает мне справиться с той нестерпимой болью, что раздирала всего меня. Но, едва проснувшись, я сразу же начал собираться на работу. Что побудило меня на это, я не представлял; может быть, уговоры Ксении, может быть, какая-то другая причина. Я не знал да и не хотел знать. Просто я умылся, оделся и пошел вниз к поджидающей меня машине.
