– Это похоже на тюрьму, – нашел в себе силы усмехнуться Архипенко.
– Честно говоря, вы не столь уж далеки от нее. За совершенные вами незаконные финансовые операции вам положен весьма длительный срок лицезрения небесного свода через решетчатое окошко. Но есть палачи, а есть их жертвы. Хочется верить, что вы – жертва. Но чтобы я мог бы смотреть на вас, как на жертву, вы должны принять мужественные решения.
– Я должен подумать.
Я отрицательно покачал головой.
– Думать надо было раньше. Мы должны обо всем договориться сейчас.
– Вы загоняете меня в угол.
– Для того я к вам и пришел – загнать вас в угол.
– Зачем вам все это нужно? – как-то одновременно глухо и тоскливо протянул Архипенко.
– Долго объяснять. У вас есть дети, у меня тоже есть сын. А потому я не могу допустить, чтобы мир оставался бы в руках насильников, убийц, воров, наркодельцов. Что завтра ждет наших детей, если мы оставим им такое наследство? Вы думали на досуге об этом?
Архипенко молчал, смотря куда-то мимо меня. Я не исключал, что больше всего ему сейчас хочется позвать своих богатырей-охранников и приказать им выпустить в меня по обойме из своих пистолетов. Вполне естественное чувство, учитывая положение, в котором он сейчас находится.
– Я согласен, – вдруг произнес он надтреснутым голосом. – Но я не могу начать это прямо завтра.
– Почему?
– Во-первых, мне необходимо сделать выверку, а во-вторых, я должен позаботиться о безопасности семьи, отправить их как можно дальше от этого проклятого города.
– Даю вам три дня, после чего мы начинаем с вами операцию по финансовому удушению этих фирм.
– Напрасно вы думаете, что все их деньги хранятся у меня. В моем банке – только небольшая их часть.
– Я вовсе так не думаю. И все же вы скромничаете, в вашем банке хранится приличная их часть. В том числе один из счетов самого Григора.
– Этот счет абсолютно законный, пока нет решения суда, я не могу его заблокировать.
– Я знаю и не прошу вас об этом. Хотя надеюсь, что придет момент – и мы заблокируем и его. Вам нужна дополнительная охрана?
Архипенко косо посмотрел на меня.
– Это сразу вызовет у них подозрения. Мне и так придется объясняться по поводу вашего визита. Я сумею сам себя защитить. Если мне понадобится помощь, я вас о ней попрошу.
– Будем считать, что мы договорились.
Я встал, вслед за мной поднялся с кресла и Архипенко. Я видел, что ему пришлось сделать усилие, чтобы устоять на ногах. Я вдруг почувствовал, что мне его жалко; не приведи бог пережить такое испытание, особенно в его возрасте. Но ничего другого я ему предложить не мог.
– Послушайте, Павел Иванович, – сказал я, – когда все это пройдет, и вы начнете заниматься легальным бизнесом, вы поймете, что приняли правильное решение. И будете себе благодарны за него.
– А вы уверены, что вместо этих не придут другие и не потребуют то же самое?
Я спустился вниз по мраморной лестнице и, дойдя до ее конца, обернулся назад. Архипенко стоял в дверях своего кабинета и смотрел мне вслед. В его взгляде не было ненависти, скорей он излучал усталость и отчаяние.
Глава восемнадцатая
Заканчивалась предвыборная кампания. Мой штаб решил, что заключительным ее мажорным аккордом должен стать огромный митинг. Сначала хотели провести его на центральной площади, но затем передумали, опасаясь провокаций. Поэтому решили снять самый большой в городе зал во Дворце Культуры самого большого в городе завода «Прогресс». Когда-то он делал моторы для нашей военной авиации, которые считались одними из самых лучших в мире. Но затем заказы на двигатели резко сократились, и предприятие попало в нелегкое положение. Именно здесь многие годы конструктором работал мой брат Алексей.
Еще ни разу на встречу со мной не приходило столько народа. Заполнены были не только все проходы, но люди сидели даже на сцене. Сперва моя служба безопасности пыталась очистить от них подиум, но так как толпа все прибывала и прибывала, он снова оказывался оккупирован моими потенциальными избирателями. Наконец я приказал не прогонять их, и мои телохранители вынуждены были смириться с таким вопиющим нарушением всех правил и инструкций.
За время предвыборной кампании у меня было множество встреч, и я уже привык слушать жалобы, отчаяние, видеть слезы. Но то, что я услышал в этот раз, далеко превосходило все то, что слышал раньше. Это был всплеск самого глубокого человеческого отчаяния. Люди говорили о том, что город разваливается буквально на глазах, ничего не строится, не ремонтируется, все приходит в запустение, как будто не существует никакой власти. Городская территория разбита на квадраты, в каждом из которых свои условия и законы жителям диктует господствующая тут преступная группировка. А главными их союзниками и покровителями является милиция. Обращаться туда – не только абсолютно бесполезно, но и крайне опасно, так как известно множество случаев, когда жалобщиков жестоко избивали и даже убивали, а затем трупы находили на улице или они исчезали вообще. А списывалось все на неизвестных хулиганов. Молодежь спивается либо становится наркоманами; она не желает работать, да и работы нет. Поэтому прямым ходом направляется в банды, которые уже не могут справиться с наплывом желающих и даже осуществляют придирчивый отбор новых рекрутов. Вот и попадают туда самые отпетые, жестокие, для которых убить человека – все равно, что сыграть в партию домино.
Но самое горькое были даже не эти высказывания, а то, что их авторы не верили, что можно что-то изменить. Отчаяние и страх царили в этом переполненном людьми зале. То, что копилось много лет, теперь выплескивалось наружу, и этим страшным потоком затопляло буквально все. И все же какая-то слабенькая надежда пробивалась сквозь мрачный и печальный тон речей. И эта надежда была обращена целиком на меня.
Пожалуй, только здесь в этом зале я впервые до конца прочувствовал весь тот груз ответственности, который собираюсь взвалить на себя. На меня были устремлены тысячи пар глаз и каждая из них был вопрос: не обманываю ли, не собираюсь ли воспользоваться общим отчаянием, чтобы пробраться к власти, а затем делать все то же самое, что и мои предшественники. Я не знал, как убедить этих людей в своем искреннем желании помочь им, слова тут были бесполезны; за последние годы они слышали огромное количество речей, которые на поверку оказывались лживыми. И как доказать, что все, что ты говоришь, идет от души, а не от лукавства. Наверное, только одним способом: делами.
Об этом я и стал говорить. Я не обещал, что после того, как я получу власть, жизнь переменится мгновенно, предстоит долгая, упорная и скорей всего кровавая борьба. Но победить в ней мы можем только совместными усилиями, в едином порыве взявшись за искоренение всех язв. От охватившего меня волнения я стал запинался. Но никого не волновали огрехи в моей речи, все хотели услышать в моих словах одно: подлинную боль за то, что происходит и веру в то, что все можно исправить.
