– Еще рано, сглазим.
– Ты стал суеверен?
– Знаешь, Олег, я чувствую, что сильно изменился. А вот каким я стал, ей богу еще не знаю.
Я ездил по городу от участка к участку. Олег был прав, народ валом шел на выборы. Я зашел на некоторые пункты для голосования, и всякий раз сцена почти зеркально повторялась: я оказывался в окружении людей, меня благодарили, поздравляли, заверяли, что голосовали за мою кандидатуру. Я заметил, что особенно экзальтированно ведут себя молодые женщины, которые стремятся меня потрогать, пощупать, поцеловать, словно я – знаменитая поп-звезда. Вырвавшись из очередных объятий, я сказал шоферу, чтобы он ехал к Анатолию.
Анатолия я застал в окружении семьи. Хотя он лежал, но вид у него для раненого был вполне бодрым. В глаза мне сразу бросилась одна странность, он был не в домашних, а в выходных брюках.
– Ты куда-то собрался? – спросил я.
– Нет, я недавно приехал и вот лежу, отдыхаю.
– Ты ездил в таком состоянии. Да ты с ума сошел!
– Это было необходимо, Владик.
– А могу узнать, что за необходимость?
– Да, конечно, я ездил в больницу к тому парню, которого ты избил ночью.
– К этому юному бандиту, который нас едва не убил! – воскликнул я.
– Да, к нему. ты, наверное, не знаешь, его зовут Алексеем.
Я ощутил легкий холодок где-то в животе.
– И что из этого, Алексеев в мире много и все они разные.
– Ты прав, разные. Ты сломал ему нос и два ребра. Хирург мне сказал, что скорей всего его нос останется навсегда сломанным.
– Я понимаю, что жить со сломанным носом не самое приятное занятие, девушки будут сторониться и все такое прочее. Но хочу напомнить: он едва не проколол тебя и меня ножом. И если бы ему удалось это сделать, то уже завтра могли бы состояться наши пышные похороны.
– Да, могли, что правда, то правда. Но ты вспомни, что ты продолжал его бить тогда, когда он уже не сопротивлялся. Если бы я тебя не остановил, то вполне вероятно, хоронили бы его.
– Еще бы, я был в ярости, когда увидел кровь на твоей рубашке.
– Но ты разве не знаешь, что при виде крови звереют садисты.
– Ты хочешь сказать, что я садист.
– Нет, но есть опасность, что можешь им стать. Внутри тебя это сидит. И сидит сильно. Это в начале ты бил его потому, что увидел мою кровь, а потом ты его бил, потому что это доставляло тебе удовольствие. Он был в полной твоей власти, а в тебе бушевала, как ты сам говоришь, ярость. Разве не тоже самое происходит с насильником или садистом?
Я вдруг почувствовал некоторое замешательство; я вовсе не хотел соглашаться с Анатолием и в тоже время не мог не признать, что в его словах заключалась если не вся правда, то определенная ее частица.
– Я разговаривал с ним, – вдруг проговорил Анатолий.
– Да, что же он тебе наговорил, про свою тяжелую жизнь, про то, как его не любили родители, обижали учителя, ставя этому оболтусу несправедливые двойки.
– Примерно так все и есть. Он, в самом деле, очень обижен на этот мир. Он рос без отца в большой бедности. А в школе его дразнили за то, что он был одет хуже всех, за то, что у него никогда не было карманных денег. Вот он чтобы как-то компенсировать такое к себе отношение стал к всем в оппозицию. А в результате его выгнали из школы.
– Это трогательная история. Так многие начинали свою дорогу в тюрьму. В этом он не оригинален.
– Ему сейчас очень плохо, он совершенно один, никому нет до него дела. И он знает, что будет всю жизнь со сломанным носом.
– Что ты предлагаешь, чтобы я поехал к нему и извинился за вчерашнее. Я должен был его погладить по головке и как старший товарищ указать то место на своем теле, куда лучше ткнуть ему свой ножичек, чтоб уж наверняка.
– Мне жаль, Владик, что ты не понимаешь, что это нужно не только ему, но и тебе.
– Да, знаешь, не очень понимаю.
– Что ж, мне нечего больше тебе сказать. Я поздравляю тебя с тем, что ты скоро станешь мэром. Я очень рад этому. Хотя я голосовал против тебя.
– Ты голосовал против?! – не мог сдержать я изумления.
– Ты не готов к этой роли, твое избиение Алексея наглядно это показало. Я не могу отдать свой голос человеку, который способен на такие поступки. Но это ничего не меняет, на участках все голосуют только за тебя. Ты молодец, ты сумел добиться очень важного результата – сплотить людей вокруг себя. И я буду тебе помогать во всем, чем смогу.
Сам не знаю, но почему-то его похвала заставила меня ощутить прилив гордости.
– Я заеду завтра, – сказал я.
– Я рад всегда тебя видеть, но у тебя в ближайшие дни будет масса дел. Поэтому навещать меня вовсе не обязательно. Твои занятия важней.
Я поцеловал Толю в плохо выбритую щеку и покинул его дом.
Машина мчала меня по направлению к дому Вознесенского. Я смотрел на улицы, заполненные народом, и невольно вспоминал те же улицы только вчера – такие пустые, что казалось, что все жители покинули город, как перед оккупацией его неприятельским войском. Внезапно я попросил шофера развернуться и поехать в больницу. Тот удивленно взглянул на меня, но послушно выполнил приказ.
Едва я вошел в больницу, как все, кто там были: врачи, медсестры, санитарки, больные в едином порыве устремились ко мне. Они смотрели на меня примерно так же, как бы смотрели на приехавшую к ним поп-звезду.
– Я хотел бы пройти к Алексею… – Фамилию я не знал, но все сразу поняли, кого я имею в виду. И вся толпа вызвалась проводить меня к нему.
Он лежал в большой палате с тесно приставленными друг к другу койками. Его лицо наполовину закрывала повязка.
Сопровождающий меня врач пояснил, что ему на лицо наложили двенадцать швов.
– От них останутся шрамы? – спросил я.
– От швов всегда остаются шрамы. Красавцем он уже никогда не будет. Кроме того, у него сломан нос. Ну и два ребра.
Я подошел к кровати. Издалека мне показалось, что парень спит, но сейчас я убедился, что он не только бодрствует, но внимательно следит за мной. Я не знал, не только что говорить, но и как себя вести, потому что не знал, почему я вдруг изменил маршрут и заехал сюда, к парню, который едва не убил меня этой ночью. Бывают поступки, смысл которых сам человек не в состоянии объяснить. Но они-то, как оказываются в последствие и являются для него самыми важными.
– Ты узнаешь меня? – спросил я. Ответа я не дождался, да особенно не надеялся его получить. Я сел на придвинутый кем-то стул. – Как ты себя чувствуешь? Чем молчишь, лучше скажи, чего ты хочешь?
– Он мне утром говорил, что больше всего любит томатный сок, – вместо парня ответил врач.
Я повернулся к своему телохранителю.
