– Раненые, вставайте! Идите вдоль этой насыпи в тыл! Йалла – вперед! Не собирайтесь в кучу, распределитесь! Роты, разберитесь вдоль насыпи по порядку! Командирам рот, подойти ко мне!
Это Хадж-Носрат отдает приказы без перерыва. Мы сидим на земле вдоль насыпи, Масуд стоит перед нами. Мирза буквально упал на землю, весь бледный от усталости. Спрашивает меня:
– Х-хосейна ви-видел?
– Нет, – отвечаю я. – Последний раз видел, когда он пошел ребят из окопов поднимать.
– Д-да, он по-пошел, – говорит Мирза. – Но н-никто не видел, чтобы он ве-вернулся. В ру-руках его был г-гран-натомет, и, г-говорят, он б-бежал в сто-сторону в-врага.
Я огорошен этой новостью. Расул смотрит на меня, но я словами не выдаю своих чувств. Мирза пьет из фляги, и вода течет по обеим его щекам за воротник. Свой автомат, совсем пыльный, он положил на землю. Масуд приказывает нам сесть в том порядке, в каком мы стоим в строю. Я перехожу в конец цепочки и оказываюсь рядом с водителем «Тойоты». Не знаю, почему он не ушел в тыл. Хейдар, стоя перед нами, опирается на автомат, как на посох, и объясняет ситуацию:
– Нельзя пропустить врага через мост. Для этого нас сюда перебросили. Враг все свои силы сконцентрировал на этой точке, но мы не должны отдать им этот мост.
Помолчав, он указывает рукой на укрепсооружение и продолжает:
– Здесь есть траншея, по которой сейчас пойдете в район боя. 25-я дивизия с утра держит там оборону. Сейчас их отводят чуть в тыл, а на помощь им выдвигают вас. Идти туда повзводно, чтобы уменьшить вероятность потерь.
Выражение лица Хейдара озабоченное. Масуд поднимает нас и командует:
– За мной – шагом марш!
После смерти Мехди командиром взвода стал Масуд. Мы шагаем за ним следом, в затылок за мной – водитель «Тойоты». Он по пояс голый, и тело его посерело от пыли, только блестят струйки пота, стекающего к брючному ремню. Впереди – траншея, ныряющая под насыпь. Масуд останавливается у входа в нее и объявляет нам:
– Нагибайте головы!
И первым, согнув голову, спускается в эту траншею. За ним идет Абдулла, держа пулемет перед грудью, затем – все остальные ребята. Я считаю их по мере того, как они друг за другом исчезают в траншее. Кроме водителя, нас – семнадцать, а, когда мы вступали в бой, было тридцать два человека. А еще не прошло и двадцати четырех часов…
– Не стой на месте, парень! – говорю я Расулу, который замешкался перед входом в траншею. Смотрит на меня, я хлопаю его по плечу: – Шагай вперед!
Тут только он пошел, словно ожидал моих слов. Я оглядываюсь, чтобы в последний раз увидеть оставляемую нами насыпь, но не вижу ничего, кроме фигуры водителя с гранатометом на плече. Не знаю, кому принадлежал раньше этот гранатомет, но, с тех пор, как он подбил танк, водитель с ним не расстается.
– Ты им счет-то размочил сегодня! – говорю я ему.
– Что говоришь?
– Да так…
Нагнув голову, я ныряю в траншею, уходящую под насыпь, и догоняю всю нашу колонну.
– Нагибайте головы, там дальше снайперы работают! – предупреждают нас.
На дне траншеи – патроны, автоматы, гранаты для гранатометов, картонные пустые коробки из-под патронов. Брустверы траншеи представляют собой валы мягкой земли со следами, оставленными теми, кто спрыгивал в траншею или вылезал из нее. С визгом несколько пуль пролетают над бруствером.
– Братцы, братцы, будьте осторожны! – это говорит раненый, сидящий в этой траншее; свои предупреждения нам он перемежает стонами. – Ах… О, Боже мой… Будьте осторожны, головы прячьте…
Его собственная голова забинтована, как и обе ноги. Он, тяжело дыша, ползет в тыл. Мы осторожно проходим, перешагивая через него. И опять несколько пуль вонзаются в бруствер: не знаю, почему целятся всё время только в меня? Я сильнее пригибаюсь, а тут еще одна пуля – трассирующая – вонзается в верхнюю часть траншейной стенки. Я прижимаюсь к противоположной стенке и гляжу на водителя. Он то и дело высовывает голову наверх и смотрит в сторону противника. И вот две пули почти одновременно перед его лицом ударяются в бруствер, обсыпав пылью его растрепанные волосы. Он быстро убрал голову вниз. Я мельком оглянулся и слышу, как он грязно ругается:
– В мать вашу так попадете…
Хочу сказать ему, что не стоит так рисковать, как вдруг он на полуслове обрывает свою ругань и показывает врагу средний палец. И несколько пуль тут же срезают гребешок бруствера. Водитель приседает и через углубление в бруствере опять высовывает наверх руку со средним пальцем, победным жестом, и смеется как пьяный. Я говорю раздраженно:
– Если ты о себе не думаешь, подумай хоть вот об этих ребятах, зачем высовываться?
Он не реагирует на мои слова, а Расул тянет меня за локоть:
– Ага-Насер, не задерживайся.
Я выражаю свои чувства плевком на пол траншеи, и тут комментирует водитель:
– Дорогуша, хладнокровие, хладнокровие – вот что требуется!
Я ухожу от него, делая вид, что не слышал его слов, а он продолжает:
– Клянусь имамом Али, пока их в говно не раззадорю, не прекращу! Машина была – чистая невеста. Мне десять человек ублажить пришлось, пока комплекты новой резины не получил. Ай-ай-ай…
Не оборачиваясь, я отвечаю:
– Мне без разницы, какая там была резина!
Он ничего не отвечает. Мы дошли до места, где по обеим сторонам траншеи нарыли окопов. Над окопами – хорошие плотные перекрытия из железнодорожных шпал, и в каждом таком окопчике сидит несколько человек. Скорчившись и прижав коленки к груди; они сидят так, что похожи на сжатые в кулак пальцы. Их лица запылены, а выражение их испуганное, растерянное. И в первый раз я вижу, как на таких испуганных лицах возникают открытые – во всю ширину лица – улыбки. Вот еще окопчик с окровавленными бинтами и одеждой, ясно, что это – перевязочная. В нем двое перевязывают раненого, хотя мне сразу понятно, что этот раненый вряд ли выживет. Кишки вывалились из его живота, и к их липкой массе прилип внизу песок. Один из санитаров запихивает эту массу вместе с песком обратно ему в живот. Раненый, в сознании, наблюдает за движениями растерявшегося санитара. У того пот капает с лица на эти же кишки, и раненый при виде этого морщится. Я быстро прохожу мимо.
Минометная мина ударяет в траншею, и мы приседаем. Пыль и дым закрывают видимость. Вонь сгоревшего тротила дерет горло. Впереди раздаются крики, и кому-то помогают встать, отправляют его в тыл. Вот он показался из дыма, лицо его знакомо. Он из нашего взвода, хотя имени его я не знаю.
– У-у, Эбрахим, куда тебя ранило? – спрашивает его Расул.
Его ранило в пах, и он идет, зажимая это место рукой, а между пальцами сочится кровь. Закусив губу, он молча смотрит на Расула и от боли мотает головой туда-сюда. Я обнимаю его за талию, чтобы помочь ему дойти до перевязочного окопа, но он со злостью отталкивает мою руку.
