– Сам ты дурак! – рассердился Алешка. – Я сразу догадался, что он все сокровища в реке утопил. Чтоб никому не достались.
Матвеич улыбнулся и продолжил:
– Тут как раз прибыл наш Нюхач. Привезли мы его к дому Гансовского. Вошел он в дом, носом покрутил и говорит, уверенно так: «Ничего здесь нет, ребята. Пусто-пусто. Зря вы меня вызвали».
– Я говорю: «Давайте еще в одно местечко съездим. На речку». «Рыбку половим?» – спрашивает Нюхач. «Может, и рыбку, – отвечаю. – А может, и что другое».
Тут Матвеич взглянул на часы и ахнул:
– Отбой на корабле. Марш в койки!
Мы спорить не стали. Мы уже знали – с Матвеичем особо не поспоришь. Это не мама с папой.
Утро у нас началось весело. Только мы сели за стол завтракать, Алешка (он сидел напротив окна) со смешком пробурчал:
– Сеня Бернар идет.
Я тоже выглянул в окно. За калиткой стоял седовласый Марковский и отворял калитку. Почему-то очень медленно и осторожно.
– Доброе утро, – сказал он, войдя в комнату. – Считал свом долгом, Федор Матвеич, засвидетельствовать вам свое почтение. Здорово, огольцы! – это было нам сказано.
Матвеич встал, пожал протянутую ему руку. Не очень охотно, как мне показалось. Пригласил Марковского к столу.
– А мы яичницу уже съели, – «заботливо» предупредил Алешка. – У нас больше ничего нет.
– Вермишель в холодильнике, – напомнил я. – Могу разогреть.
– Не откажетесь? – спросил Матвеич.
– Я не голоден, но чтобы сделать вам приятное – не откажусь.
По Алешкиным глазам я понял: приятнее было бы, если бы Сеня Бернар от вермишели отказался.
Марковский сел за стол, красивым движением откинул назад свою седую гриву. С которой Алешка почему-то не сводил глаз.
– Да, Федор Матвеич, – стал протяжно говорить Марковский, – мы с вами старые знакомцы. Правда, встретились при печальных обстоятельствах.
Мы с Алешкой про эти печальные обстоятельства уже немного знали. Марковского круто ограбили, вывезли почти всю его коллекцию. А Матвеич всю ее разыскал и вернул владельцу.
Когда я пришел из кухни с разогретой вермишелью, воспоминания на эту тему уже закончились.
– Как здоровье Атосика? – спросил Матвеич.
– Да что ему сделается, – небрежно ответил Марковский. – Все его беды от пережора. Матильда его как поросенка кормит. Балует.
– Она добрая женщина, – сказал Матвеич, – одинокая.
– Да знаю, – Марковский вовсю наворачивал нашу вермишель. А Лешка почему-то все разглядывал его седые локоны. – Мы ведь с ней тридцать лет на одной сцене дурака валяли.
– Ну зачем же так? – огорчился Матвеич. – Она искренне любит театр, отдала ему всю свою жизнь. – И, не удержавшись, упрекнул: – А вот ее коллеги, которые дурака на сцене валяли, совсем про нее забыли.
Марковский обиделся:
– А я? Разве я забыл Матильдочку?
Матвеич покивал, но как-то «тускло».
– Знатное блюдо, – похвалил вермишель Марковский. – Чем-то вкусненьким заправлено.
– Это лягушачьи ножки, – объяснил Алешка.
– Вот оно что! Я ведь чувствую – знакомый вкус. Едал я их в свое время! В Париже едал. И устриц там пробовал.
И он пустился в воспоминания обо всех городах и местах, где он побывал в дни своей творческой молодости. И что он там едал. И он очень интересно об этом рассказывал. Как будто все города и страны лопались от счастья, что их посетил великий актер Марковский. В Париже даже знаменитая Эйфелева башня приплясывала от восторга, когда он на нее взобрался. А туманный дождливый Лондон сразу просиял солнечной погодой. А где-то в Средней Азии Марковский посреди пустыни делал для всей труппы свой знаменитый шашлык. И в черном восточном небе звезды надувались и лопались от зависти.
– Вот завтра и попробуем, – сказал Алешка, – ваш шашлык. Полопаемся от зависти.
В общем, я заметил, что и Матвеич, и Алешка почему-то к Марковскому особой симпатии не испытывали.
Когда он ушел, назначив час для «приема шашлыка», Матвеич объяснил:
– Да он нечестный человек. Он для своей коллекции не брезговал и «темное» скупать.
– А «темное» это что? – спросил Алешка.
– Краденое. У него были большие связи с квартирными ворами. И они, кого-то ограбив, в первую очередь к Морковкину несли. Он отбирал самое ценное, а платил самое мелкое.
– А чего же они соглашались?
– Ну, им же надо было поскорее сбыть все, что они украли.
– Но на шашлык мы к нему все равно пойдем, – сказал Алешка. – Очень нужно.
И когда я мыл посуду на кухне, он задумчиво повторил эту фразу.
– Проголодался? – спросил я.
– Нет, Дим, что ты! – польстил Алешка. – Ты нас хорошо кормишь. Мы этого достойны.
– Так в чем же дело? – не вытерпел я.
Алешка вздохнул.
– Эх ты! Ничего-то ты кроме своей кухни не видишь. Ты на его голову не посмотрел? – Очень мне надо чужие головы разглядывать. – Дим, у него же в голове…
– Черные мысли? – усмехнулся я.
– Конфетти! От моей хлопушки.
То, что хлопушка – Алешкиных рук дело, я сразу догадался. Но при чем здесь Морковкина голова?
– Дим! Это же он ночью подходил к калитке! Это он «сработал» хлопушку. И тут же удрал.
– И что это значит? – Я в это время усиленно размышлял не над конфетти в седине Морковкина, а над тем, чем я буду кормить в обед этих умников – Матвеича и Алешку.
– Это значит, Дим, – очень серьезно сказал Алешка, – что их уже двое. Против нас. Они бродят по ночам вокруг дома. Они что-то задумали.
– И что же это они задумали? – Я сунул голову в холодильник. Отыскал в самом низу кочан капусты.
– Я еще не знаю, – признался Алешка. – Но уже догадался.
Очень логично: догадался, но не знаю! Ни у кого, я уверен, нет больше такого младшего брата.
– Дим, давай так играть: ты делаешь самое простое – варишь обед, а я делаю самое трудное и опасное.
– А именно? Хлопушками весь дом загородишь?
– Нет, Дим, – Алешка не обратил внимания на мою ехидность. – Я на карьер сбегаю. Проведаю пещерного жителя.
– Соскучился? – возмутился я. – Один не пойдешь.
– Пойдем вместе, – Алешка пожал плечами. – Или ты боишься?
Я чуть не запустил в него кочаном.
В разгар летнего дня мы подобрались к пещере. Полежали в кустах, наблюдая. А наблюдать было нечего. Наш ночной гость, бесспорно, спал в пещере. Почему бесспорно? Потому что над чуть тлеющим костром висели подвязанные за шнурки тяжелые ботинки. Военного типа. Они сушились. Значит, точно, это он хлюпал по мокрой тропинке возле калитки.
