– Как это не произойдет? – возмутился ихтиолог Рыбкин. – Они расползутся по всем океанам и морям и погубят в них все живое. А заодно – и все человечество, всю планету. Ведь Мировой океан – основа всей жизни на Земле!
Штокман опять поправил очки.
– Эти ученые высказывают такие утверждения. Вопервых, на таких страшных глубинах нет никаких живых существ изза колоссального давления воды и полного отсутствия света. А вовторых, во впадинах нет никаких течений – ни горизонтальных, ни вертикальных. Многокилометровые слои воды совершенно неподвижны и не перемешиваются. И вся сброшенная на дно ядовитая гадость останется на том же месте.
– А если это не так? – Рыбкин вскочил со своего места. Сейчас этот «пушистый» человечек был похож не на одуванчик, а на рассерженного ежика. У которого яблоко отобрали. – А если там есть живые существа, если там имеются течения? Вы представляете, какой глобальной опасности подвергнется океан?
– Вот это и надо нам проверить. И сообщить свои результаты мировой науке. А то ведь, оказывается, на Западе уже существует фирма, которая взялась за это дело. Эта фирма уже закупила контейнеры для отходов и корабли для доставки их и сброса на дно океана. И рассчитывает зарабатывать на этом бизнесе громадные деньги.
Все слушали начальника экспедиции с большим вниманием, даже глухой боцман не хлюпал носом, а включил свой слуховой аппарат, похожий на обычный простенький плеер, он висел у него на животе.
– Да, – задумчиво почесал за ухом капитан своей трубкой. – Если надежды этой фирмы не оправдаются, у нее возникнут огромные финансовые проблемы.
– И претензии к нам, – с усмешкой добавил ихтиолог Рыбкин.
Тут и наш папа сказал свое слово.
– Я не последний человек в бизнесе, – скромно заявил он. – И я знаю, какие там действуют волчьи и пиратские законы. А об этой фирме я коечто слышал в своих кругах. Кажется, она называется «Оазис». Жулики. Если этот «Оазис» не оправдает своих расходов, его люди пойдут на самые крайние меры. Нам нужно быть к этому готовыми.
– Что вы имеете в виду, Сергей Александрович? – тревожно спросил папу капитан. – Надеюсь, не…
– Не надейтесь, – отрезал папа. – Если результаты исследований их не удовлетворят, возможны прямые столкновения.
– С какой целью? – удивился наивный Штокман.
– С целью уничтожить всю полученную вами информацию. И всех нас заодно. Вместе с «Афалиной».
– Это не так просто, – сказал капитан. – В крайнем случае удрать мы всегда успеем.
– Не уверен, – возразил папа.
Нам с Алешкой он объяснил, что нарочно немного сгустил краски. Чтобы никто не расслаблялся и чтобы все были бдительными.
Но ближайшее будущее показало, что эти самые краски оказались еще гуще и чернее.
Да, знать бы заранее, в какой форме эта фирма «Оазис» предъявит нам свои претензии! Да я бы лучше комаров на даче кормил…
Я часто потом, вспоминая наше плавание, думал – каким бы оно было прекрасным и удивительным, если бы нам не мешали жадные и злобные враги.
Вот представьте себе, если сможете… Большойпребольшой Тихий океан, по которому уже не одно столетие плавали отважные мореходы. Кругом безбрежная синь. На горизонте море сливается с небом. Бежит волна за волной. С тихим плеском, похожим на шорох, режет их острый нос «Афалины». Она идет быстро, но кажется, будто застыла на месте, только неугомонные волны стремительно обегают ее с бортов.
– Какая красивая глазурь, – с поэтическим восторгом говорит Алешка.
– Лазурь, – поправляю я.
– Какая разница! И так и так красиво.
Почти все время мы торчим на палубе. Вглядываемся в океанскую «глазурь». Иногда над нами парит громадный альбатрос, чтото высматривает. Штокман сказал, что размах крыльев у него (у альбатроса, а не у Штокмана) больше трех метров. Симпатичная птичка. И клювик у нее приличный.
Время от времени мы собираем с палубы летучих рыбок и небольших кальмаров. Они, эти кальмары, тоже, оказывается, могут летать. С помощью своего «реактивного» двигателя, как говорит пушистый Рыбкин.
Алешка относит нашу добычу в камбуз, и кок Сковорода радостно укладывает ее в холодильник.
Очень часто рядом с «Афалиной» – бок о борт – скользит громадная акулья тень. А впереди нее шустрят полосатые рыбкилоцманы. Наводчики, как говорит пушистый Рыбкин.
Когда нам надоедает торчать на палубе, мы идем в рулевую рубку. Алешка становится за штурвал. Он уже так освоился с «Афалиной», что капитан полностью ему доверяет. Только немного морщится, когда Алешка фамильярно называет ее Фалькой.
Кстати, штурвала, как такового, на нашем судне не было. Был сложный пульт с кнопками и тумблерами, с голубым экраном, на котором светилась яркая звездочка, обозначающая положение «Афалины» на поверхности океана. Звездочка медленно двигалась на юг.
Алешка становился перед пультом, уточнял у рулевого курс и уверенно держал «Афалину» в нужном направлении. Правда, не всегда…
Однажды наш гидробиолог, подняв на борт планктонную сетку и изучив ее содержимое, радостно завопил:
– Открытие! В этой части Тихого океана никогда не было такого типа планктона! А теперь есть!
Никто еще ничего не успел сообразить, а капитан уже бросился в рубку. Взял Лешку за ухо, отстранил от пульта и проверил курс… «Афалина» уже два часа шла совершенно не туда, куда ей было нужно.
– Я хотел на минуточку к одному острову свернуть, – безмятежно объяснил Алешка. – Коечто там проверить. А что, нельзя, что ли?
И я до сих пор точно не знаю: играл ли он роль взбалмошного бестормозного сыночка олигарха или в самом деле решил «завернуть на островок».
…А мы все плыли и плыли.
Южная ночь. Водная гладь. Над ней незнакомые яркие звезды. «Афалина» идет своим научным курсом. Идет плавно, упорно – кажется, ничто ее не остановит. Ни жестокий шторм, ни подводные мели, ни коварные пираты…
Она останавливается только тогда, когда в нужной точке ученые делают свое дело. А дел у них – выше крыши! Они проводят замеры глубин, определяют соленость и температуру воды в разных уровнях, отлавливают планктон, всяких рыб и животных, наносят на специальные карты рельеф океанского дна. В общем, всего не перечислить.
Мы с Алешкой допоздна засиживались на палубе, возле спасательной шлюпки, и любовались океаном и звездным небом. Все это было так необъятно, так непостижимо… Просто чудо какоето. А когда мы уставали от этого великолепия, то спускались в каюткомпанию – послушать научные споры и всякие интересные и загадочные морские истории. А иногда это были простые шутливые разговоры о жизни. Больше всех говорил ихтиолог Рыбкин. Он был жутко болтливый. Любая тема разговора будто открывала в нем какойто фонтан красноречия. Он был великий спорщик. Кто бы что ни сказал, Рыбкин всегда обрывал его и говорил сердито:
