Лешка стал добросовестно вспоминать:
– Там… этот… Лорд – доберман… Маруська – лайка, два кота – Чип и Дейл. А в восьмой квартире крокодил Гена и Чебурашка. Крокодил настоящий, а Чебурашка – морская свинка. – Алешка в нашей округе всех зверей знает. И они его, взаимно. Они его любят и уважают даже больше, чем своих любимых хозяев. – Потом еще козел у одной бабульки на балконе. У Акимыча петух и пара голубей…
– Лех, – перебил его я. – Мне не звери нужны. А люди.
– Людей там мало, – сказал Алешка. – Зинка-Корзинка из второго подъезда…
– Стоп! – сказал я. – Хватит. Что за Зинка?
– Корзинка! Что, не знаешь? – Так было сказано, как будто Зинку-Корзинку должна знать вся страна. – Из нашего класса. Из второго подъезда. У нее птичка живет. Дикий воробей. Он, Дим, знаешь…
– Подожди с воробьем. Узнай у нее, кто в ихнем подъезде живет на шестом этаже.
– А я и так знаю! – Алешка пожал плечами. – Канарейка и сурок.
– Мне люди нужны! – заорал я.
– Так бы и сказал. – Алешка снял трубку. Набрал номер. – Зин, привет. Чего делаешь? А я? Я – тоже ничего. Ты на каком этаже живешь? На шестом? Вот здорово! А кто там еще живет? Лиса Алиса? Вот здорово! Мы сейчас к тебе в гости придем. У нас коробка от конфет есть. Ставь чайник! – и бряк трубку.
А ведь очень он не прост, мой младший братец.
Алешка залез в бар, где мама зачем-то сберегала пустую коробку из-под конфет с бегущим оленем, и стал пустую делать полной.
Выгреб из карманов огрызок сникерса, обломок печенья, сбегал на кухню и вытащил из сахарницы несколько кусков сахара. Пошарил в холодильнике:
– Дим, котлета сойдет? Ее не жалко, она вторую неделю здесь мерзнет. Высохла вся.
Я взял у него коробку. И сказал:
– Перемешать все как следует, и в помойное ведро.
– Ты что! – Алешка вырвал у меня коробку. – Мама говорит, что в гости надо с гостинцем ходить. Приносить, чего не жалко… Пошли.
Зинка нам обрадовалась. Она решила, что мы пришли посмотреть на ее дикого воробья.
– Вы его только не пугайте, – щебетала она, вводя нас в свою комнату. – Чижик у меня очень нервный…
– А у тебя еще и чижик? – спросил я.
Зинка рассмеялась:
– Это воробья зовут Чижик.
– Когда у тебя будет чижик, – посоветовал Алешка, – назови его Воробей.
Зинка опять рассмеялась. Она очень веселая была. Счастливая, наверное.
Воробей Чижик, нахохлившись, сидел на оконном карнизе, вся шторка которого была запачкана белыми полосками.
– Это еще раньше было, – засмеялась Зинка. – А теперь он научился в чернильницу какать.
И точно – на Зинкином письменном столе стояли два блюдечка – с водой и пшенной крупой – и старая чернильница без крышки.
Алешка протянул Зинке коробку:
– На! Тут всякие деликатесы.
– Ой! – У Зинки стали круглые глаза. – Котлеты он не ест. От сникерсов у него поносик…
– Да это не Чижику, – сказал Алешка, – это нам, к чаю. Мы ведь в гости пришли. Ставь чайник.
Чижик вдруг встрепенулся, сорвался с карниза и приземлился на край коробки. Подергал головкой, хвостиком и принялся вовсю расклевывать котлету.
Зинка, конечно, рассмеялась от радости. А Чижик от жадности постарался утащить котлету целиком на свой карниз. Подхватил клювом, затрепетал крылышками и пошел в трудный полет. Однако на полпути котлету не удержал, и она бомбой плюхнулась на Зинкин стол, прямо в блюдечко с водой. Чижик от обиды так заверещал, что даже заглушил Зинкин хохот.
Тут меня осенило.
– Зин, а ваши соседи на воробья не обижаются? Он, наверное, весь день чирикает?
– А я не знаю, – беззаботно хихикнула Зинка. – Я их не спрашивала.
– Наверное, хорошие люди, птичек любят, – подбирался я.
– Да ну! Лиса Алиса – вредный, вроде хулигана. Мамка его горластая очень, она на рынке помидорами торгует. А вот дядька ихний – он вообще бандит, из тюрьмы приехал, весь бритый, кроме бороды, и весь в разрисовках. Я его один раз на балконе встретила – у нас балкон общий. Раньше там перегородка была, а они потом ее сломали, чтобы диван старый влез. Так я даже испугалась – за индейца его приняла. Весь в русалках. Как забор расписанный. – Зинка захохотала.
А у меня план созрел уже полностью.
– Зин, – спросил я, – а где у твоего Чижика гнездо? За шкафом?
– В кармане, – хихикнула Зинка. – В моем халате. – И она показала в угол, где висел на плечиках старенький халатик.
Клево, должно получиться.
– Понимаешь, Зин, – начал я задушевно, – ты должна мне помочь.
Зинка засмеялась. От радости.
– У одного пацана в нашем классе пропала одна вещь…
Зинка засмеялась еще веселее и сказала то, что я сам собирался сказать:
– И он думает на Лису Алису!
– Да! А тот его дразнит: «Не найдешь, в надежном месте спрятал, под подушкой!»
– Так надо проверить, – залилась смехом Зинка, – что он под подушкой прячет?
Все поняла. Я проинструктировал Алешку, подсказал Зинке, что ей надо сделать по моему сигналу, и мы вышли на балкон.
– Ах! – сквозь смех как бы горестно воскликнула Зинка. – Батюшки! Улетел!
– Он к соседям залетел! – завопил Алешка. – Держи его!
Мы обошли старый диван, цепляясь за его вылезшие пружины, и прижались носами к соседскому балконному стеклу, забарабанили в него кулаками.
Алешка визжал, Зинка сквозь смех ахала.
К окну подошел лысый дядька с бородой крючком, распахнул балконную дверь:
– Чего разорались?
– У нас Чижик улетел, – воскликнула Зинка.
– В побег, значит, пошел, – ухмыльнулся дядька. – А нечего живое существо за решеткой держать. Ему там плохо. Век свободы не видать.
– Он не за решеткой, – натурально страдала Зинка, – он в комнате жил. И к вам залетел. Можно, мы его заберем?
Дядька поморщился, но отступил в глубь комнаты:
– Забирайте!
Мы ворвались в его квартиру, как стая голодных воробьев – и по всем углам разлетелись, с чириканьем.
– Вот он! Вот он! На люстре.
– В кухню полетел! Держи! Цып-цып-цып!
– Гуленька! Гуленька! Дрянь такая!
– На тебе червячка! Жирненький.
Тут ошалевший дядька врубился:
– Э! Э! Червей по хате не разбрасывать! – И помчался за Алешкой на кухню.
А я заглянул в комнату Лисы Алисы. И прибалдел. Все стены были оклеены цветными плакатами со всякими рокерами, марками мотоциклов и голыми тетками на них. И больше никакого порядка не было. Все разбросано, все не на своих местах. Всякий хлам и под ногами, и на столе. Ни одного свободного стула нет – на них или что-нибудь висит, или валяется. Но, честно говоря, картина довольно привычная.
