– Нет, – объяснил Алешка, – корова.
Мама молча удивилась.
– Василий в капкан попался.
– Это кто? – осторожно уточнила мама. – Кот?
– Дед.
– Как же это он? В темном лесу?
– Не знаю. По-моему, он с Буяна упал.
Тут уж мама ничего уточнять не стала. Только спросила на всякий случай:
– А больше никто не падал?
– Писатели попадали.
– Какие?
– Классики. В кабинете. Вдруг. Наверное, от страха. Такая метель была. Нас всех занесло.
Тут я ему подмигнул: не пугай маму. Алешка понял и поправился:
– Не всех, мам, не переживай. Только меня и Димку. Так что не бойся – мы в лес не пойдем, мы из дома выйти не можем, на крыльце сугроб вырос, до крыши. Но ты, мам, не бойся, мы через печную трубу вылезем. Сначала Димка, а потом я…
Я выхватил трубку. И услышал папин голос.
– А где мама? – спросил я.
– Валерьянку пьет. Что вы ей наговорили? Какая корова в капкан попала? Где вы корову взяли?
– Лешка все напутал. Это писатели в капкан попали. То есть упали.
– Прямо на корову? – усмехнулся папа. И я услышал, как он сказал: – Митёк, они корову завели. Ты рад?
Что ответил Митёк, я не расслышал. Мне только показалось, что он громко чихнул. Опять на него «чох напал». Тулупом надышался.
– Примите телефонограмму, – сказал папа строгим голосом: – «Смирно! Отставить коров, писателей и буянов! Произвести уборку помещения! Доложить об исполнении».
Я отключил мобильник, протянул его Алешке. Он повертел его в руках, вздохнул.
– Ничего тебе, Дим, нельзя доверить. Маму напугал, папу расстроил.
– Митька озадачил, – добавил я в сердцах. – Производи уборку и докладывай об исполнении.
– Уборка от нас не уйдет, – решительно отказался Алешка, – ты ее после сделаешь, а я потом папе доложу. А сейчас готовим лыжи и всякие припасы.
– Зачем?
– Идем в Шнурки, домовых гонять.
Я только вздохнул…
Глава V
Избушка на курьих ножках
Мы собрались в поход. Алешка больше всего заботился о припасах.
– Знаешь, Дим, – приговаривал он, набивая продуктами сумку, – вдруг нам повезет – заблудимся в лесу. А с голоду, пока нас МЧС искать будет, не умрем. Зароемся в сугроб и будем спать и кушать.
Я сказал ему, что предпочитаю спать и кушать не в сугробе, а дома.
– Ты не романтик, Дим, – отрезал Алешка. – Ты серый человек. Телефон, Дим!
Это опять позвонила мама.
– Вы в трубе? – спросила она.
– Нет еще, – ответил Алешка. – Только собираемся.
– Вот и хорошо. Я вспомнила, зачем звонила. Ты почему мой камешек забрал, а? Потеряешь еще в снегу. А он такой красивый.
– Я не брал, – искренне удивился Алешка. – На фига он мне?
– Куда ж он делся? Я все пуговицы на газету высыпала, а его нет.
– Может, он волшебный? – предположил Алешка. – Я его у английских наперсточников выиграл. Он у них все время то исчезал, то появлялся.
Врунишка. То у бомжей купил, то у кого-то выиграл. Темнит братишка.
– Да? – задумалась мама. – Думаешь, опять появится? Ладно, подожду. Эй! Тут вам Митёк что-то хочет сказать.
Митёк вместо «здравствуйте» чихнул в трубку.
– Я забыл вам напомнить: обязательно прочитайте мою новую рукопись. Она на столе. Очень внимательно прочитайте. Особенно если у вас возникнут какие-нибудь трудности. Или опасности. Поняли?
– Они у нас уже возникли, – сообщил Алешка и поскорее отключил мобильник.
Мы наскоро перекусили и пошли осваивать лыжи. У них были непривычные нам крепления: поперек ремешок, а к нему резинка петлей. Но оказалось удобно и надежно. Носок сапога – в ремешок, а резинка его туго за пятку обхватывает.
Алешке тоже понравилось, и мы дотемна гоняли с горки. Вернулись домой, разложили на печке мокрые перчатки и джинсы и опять пошли в кабинет – посмотреть Митькову рукопись.
Прочитали еще раз про Домового, ничего полезного не обнаружили. Только Лешка заметил:
– Дим, у Митька какой-то странный подчерк.
– Почерк, – поправил я машинально. Я это тоже заметил: некоторые буквы в некоторых словах были немного крупнее остальных. Но так бывает. И Алешка тут же объяснение нашел.
– Это у него, Дим, от «чоха». Вздрагивали буквы.
Я переложил последнюю из исписанных страниц рукописи, а за ней оказался еще один листок со странной, как бы оборванной, фразой:
«… а к лесу задом». Перед этой волшебной фразой нужно почесать затылок левой рукой нечетное число раз, но не меньше единицы».
Чушь какая-то! И вообще, и в частности. Как это, например, можно почесать затылок меньше одного раза? Полраза, что ли?
– Пошли спать, – сказал Алешка. – Утро вечера мудренее. И нам надо завтра пораньше встать.
Да, чтобы успеть засветло смотаться в Шнурки, поймать Домового и вернуться домой.
Если получится…
Алешка перед сном притащил капкан и поставил его на крыльце, пристегнув к перилам:
– Пусть только сунется!
А когда мы улеглись, он заботливо добавил:
– Ты только, Дим, не пугайся, когда он в капкане заорет.
– Кто заорет? – привстал я в тревоге.
– Кто-кто? Кто попадется.
Ага, Людмила Ильинична. С одним рогом и четырьмя копытами. Или какой-нибудь Черпаков-Чурбаков. Вот привязался…
Ночь прошла спокойно. Никто в капкане не орал. Кроме Лешки. Он, конечно, спросонок, когда утром выбегал в туалет, про капкан не вспомнил. Хорошо еще, что ноги успел в сапоги сунуть…
В десять ноль-ноль по московскому времени мы выступили в поход. По глубокому синеватому и блестящему снегу пересекли поле и вошли в зимний лес. И, честно говоря, сразу же забыли про всяких домовых и чертей – так красиво и сказочно было в лесу.
Узкая тропка тянулась и петляла меж заснеженных деревьев. На пеньках лежали громадные белые шапки – словно стояли по сторонам громадные зимние грибы. Ветви елей тяжело гнулись под снегом. И всюду суетились всякие птицы. Щебетали, свистели, чирикали. Шелушили шишки. Перелетали с ветки на ветку. Иногда стряхивали с еловой лапы снежный комок. Он падал, задевал нижнюю ветку, с нее тоже обрушивался снег, и от верхушки ели до самой земли устремлялась снежная лавина. И ель, нам казалось, облегченно вздыхала, из белоснежной становилась зеленой.
А над тропкой аркой стояли согнувшиеся под тяжестью снега тонкие березки. Алешка ударял лыжной палкой по стволу, березка вздрагивала, сбрасывала с себя снег и выпрямлялась над тропой.
