Я стала его Ребусом. Алхимическим сосудом, где осуществилось его Великое делание. Да, у него получилось.
И хотя я никогда больше не вернусь к жизни, я и не умру во второй раз.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Nonne Salomon dominatus daemonum est?
Разве не имел Соломон власти над демонами?
Леонтий Константинопольский
Все заметили, как окна пакгауза окрасились красным — моя троица видела это из каюты «Сорор Мистика», а Грания приставила подзорную трубу к глазу давно умершей женщины на фотографической пластинке и смотрела на склад из окна башни. И ей, и Леопольдине стало дурно, когда верхние окна вылетели наружу и порыв ветра подхватил вырвавшееся из них пламя. Обе чувствовали — не могли не почувствовать, причем физически — мое отчаяние. Грания понимала, что произошло. Во всяком случае, догадывалась об этом. Ветер поведал ей правду.
Что касается пламени, то я описала его, как могла, в той части рукописи, которую Грания называет «Прологлом». Не стану ее поправлять, ибо ее английский — временами мне кажется, что мы говорим на разных языках, — просто очарователен. Моя подруга привыкла воспринимать все на слух и до сих пор чурается письменности. Она ничего не знала о «Книгах теней», пока ей не рассказала Лео. Конечно, теперь и она завела свою собственную, но не позволяет открывать ее никому, даже мне. Кстати, именно Грания посоветовала мне прежде всего написать о пожаре.
— Пусть худшее останется в самом начале книги, — сказала она, — поскольку не всякая ведьма мудра и не каждая станет доискиваться до корней этой повести или семян, из которых она выросла.
Семена.
Они были посеяны Квевердо Бру примерно за десять лет до моей смерти и долго дремали, ожидая сочетания пламени и воды для того, чтобы… Думаю, если бы Бру довел свой опыт до конца, если бы он сумел засунуть меня, целиком или порубленную на куски и каким-то образом соединенную с водой, в свой большой атанор, я бы вознеслась гораздо раньше. Et pourquoi?
[260]
Чтобы служить ему, подобно Азоту — демону, которого Парацельс, как утверждают, заключил в хрустальное яблоко на рукояти своей шпаги? Или для подтверждения успеха его грандиозной затеи под названием «достижение совершенства»? Теперь это уже не важно. Старому алхимику не удалось сделать со мной то, что он хотел, и финал истории ему неизвестен. Я прожила еще десять лет после моего бегства из Гаваны. Я уцелела, выжила, познала ars vivendi — искусство жизни. А также ars moriendi — искусство смерти. Теперь передо мной простирается вечность. Это состояние мне подходит. Оно кажется… сладким. Я не стану оплакивать свою судьбу, называть ее злосчастной, ибо, в конце концов, как говорится в Библии, в Книге притчей: «Longitudo dierum in dextera ejus et in sinistra illius divitiae et gloria», то есть «Долгоденствие в правой руке ее, а в левой у нее богатство и слава».
[261]
Какая ведьма могла бы пожелать большего?
Но один вопрос время от времени смущает меня: что будет, когда все, кого я люблю, умрут? Я боюсь — если тут уместно говорить о страхе — одиночества большего, чем то, какое мне довелось узнать при жизни. На кого я стану глядеть из своей выси, если мои любимые в свою очередь вознесутся? Попадут ли они в страну вечного лета sans moi?
[262]
Дозволено ли мне будет последовать за ними? Если нет — ну что ж, наверное, я просто засну сном смерти и никогда более не спущусь на землю, чтобы войти в чужие тела. Кстати, я впервые сделала это примерно через неделю после своей гибели в пакгаузе: меня заставили вернуться медные колокола, заклинания и тому подобные вещи, с помощью которых Грания и вся моя троица призывали меня домой.
Oui, oui, oui,
[263]
к счастью, они все благополучно пережили ураган — Грания в нашем Логове ведьм, а моя троица в море. «Сорор Мистика» не так повезло: ветхая шхуна затонула, причем теперь уже окончательно.
Грания, la pauvre, целый день думала, что потеряла нас всех. Я умерла, она это знала. Когда волны отхлынули и по улицам, загроможденным бочками, лодками и телами людей, стало возможно пройти, поскольку воды осталось не более чем по колено, она пожелала увидеть место моей смерти и отправилась туда, где совсем недавно стоял наш склад. Там она не обнаружила ничего, кроме обугленных и намокших бревен. Стоя под коварными синими небесами и солеными брызгами с моря, она огляделась вокруг и увидела, что к ней бежит Кухулин. Не знаю, как ему удалось выжить при пожаре и наводнении, но если Грания сомневалась в том, что я умерла, то от своего любимца она получила подтверждение худшим своим опасениям: он поведал ей о случившемся громким и протяжным воем (гадание по тональности собачьего воя называется ололигмантией и часто упоминается сестрами, имевшими фамилиаров-собак), подтвердившим, что я действительно мертва. Моя подруга так и села посреди улицы, погрузившись в морскую воду, и…
Нет, я не хочу рассказывать о скорбящей Грании.
Лучше скажу о другом. Тем же способом, то есть от Кухулина — пес перестал выть, как только Грания шепнула в его настороженные уши соответствующие имена, — она узнала, что моя троица выжила в море, хотя их не было видно с берега. Собрав все оставшиеся силы, Грания организовала поиски, послав Саймона со спасательной командой в одной из немногих оставшихся на плаву лодок.
Их нашли примерно в трех милях к северо-западу от нашей гавани, на мелководье, среди остатков израненного корпуса перевернувшейся шхуны. Вокруг нее там и сям виднелись другие суда, тоже перевернутые вверх килем, и среди них — завалившийся на бок трехмачтовый клипер, несколько двухмачтовых шхун и один разбитый волнами бриг. (Мы не могли не почувствовать удовлетворения, когда позднее узнали, что этот же ураган выбросил корабль капитана Робертса «Элиза-Екатерина» на рифы острова Ки-Вака.)
Днем раньше, когда налетел ураган, а мы с Гранией сидели в Логове, «Сорор Мистика» встала на два якоря, брошенных с правого и левого бортов, вытравив девятьсот футов якорной цепи. На ней спустили не только паруса, но и реи, закрепив их на палубе, чтобы уменьшить сопротивление ветру; но когда на нашу старушку обрушился наисильнейший шквал, она дала такой сильный крен на борт под напором ветра, что якоря не выдержали. К тому времени, когда я пришла на склад, поднявшиеся волны уже обрушивались на палубный настил шхуны, а когда Люк увидел пожар на складе у нашего причала, вода стала прибывать в корпус «Сорор Мистика», поднимаясь все выше и выше, и все трое, включая Леопольдину, принялись откачивать воду. Вскоре они оставили это занятие, потому что правая якорная цепь лопнула, а один левый якорь не мог удержать шхуну на месте. Компас сошел с ума, мгла заволокла весь белый свет — вот так и вышло, что мы, то есть моя троица и я сама, в один и тот же час устремились вдаль: они — из гавани в открытое море, а я — в затянутые тучами небеса.
