Тогда, в 1837 году, на Кубе действовали так называемые «смешанные комиссии», занимавшиеся освобожденными рабами или, как их называли на острове, «эмансипадос». Тем не менее все принятые в начале века законы, ставившие целью искоренение рабства и навязанные Британией, совершенно не действовали, и работорговля процветала — пусть не в порту Гаваны, зато по всему близлежащему побережью. Таможенники за вознаграждение позволяли высаживать на берег чернокожих рабов, и те прямиком отправлялись на плантации сахарного тростника, что приносило Испании немалую прибыль. Не сомневаюсь, что рабство изобрели в аду.
Но если рабов завозили через второстепенные порты и нелегально, то все прочие товары прибывали — как и я сама — на раздутых парусах, со всеми необходимыми документами прямо в Гавану, считавшуюся главными торговыми воротами Кубы.
Вскоре наш «Афей» окружила флотилия мелких лодчонок. Их хозяева не представляли ни таможню, ни испанские власти — суденышки были нагружены сигарами, апельсинами и тому подобными товарами, так как их «капитаны» занимались мелкой торговлей. Они выглядывали из-под полосатых тентов и громкими криками приглашали делать покупки. Другие, которым нечего было продать, выискивали пассажиров, желавших добраться до берега. Конечно, это было незаконно, так как никто не имел права сойти с корабля до прибытия карантинного инспектора — он был виден издалека в своем белоснежном льняном костюме, с зажатой в зубах сигарой и красной кокардой на соломенной шляпе. Этому сеньору надлежало убедиться воочию, что и судно, и его груз, и команда пребывают в полном порядке и добром здравии, после чего на борт допускался представитель таможни. Таможенник с капитаном уединялись в каюте, чтобы проверить список пассажиров, паспорта, декларации и, самое главное, наличность, после чего удовлетворенный инспектор позволял всем прибывшим высаживаться на берег вместе с багажом.
Но в тот день я решила не ждать приглашения портовых чиновников. Еще до их прибытия на борт «Афея» я незаметно подозвала к себе Каликсто (хотя могла бы просто пожелать, чтобы он подошел, как мы, сестры, умеем делать) и сообщила ему, что уже собралась. Вскоре мы уже находились в лодке, развозившей фрукты, и под ее изумрудным тентом, никем не замеченные, добрались до берега. Как уже сказано, я решила избежать возможных осложнений, поскольку меня тревожило излишнее спокойствие капитана. Не могла же я оставить Каликсто расхлебывать кашу, которую сама заварила.
Вот так я высадилась на Кубе без официального разрешения, то есть не получив законного паспорта с печатью, подписью и бог знает чем еще. По правде сказать, я попросту запаниковала. Каликсто было проще, поскольку он родился на Кубе. Но я не слишком волновалась по поводу документов: у меня водились деньги, а Куба считалась страной взяточников, поэтому я очень быстро стала ее законной жительницей. Во всяком случае, так говорилось в полученных за пару песо бумагах со всеми соответствующими подписями. Там говорилось также, что я имею право на свободу передвижения и могу «ехать в любом направлении» в течение одного месяца, а по окончании данного срока мой паспорт подлежит возобновлению. Один месяц? Если Себастьяны на Кубе нет — а я сомневалась, что она здесь, — мне хватит месяца, чтобы отыскать человека, обозначенного в письме моей soror mystica буквой К. Я была в этом уверена, хотя Гавана оказалась городом весьма многолюдным, если судить по порту. Одного я не знала и даже не могла предположить: что таинственный К. сам отыщет меня. Ведь он, оказывается, искал меня всю свою жизнь.
Кэл без колебаний сел со мной в лодку, нагруженную фруктами, а потом пошел за мной в город, как приблудившийся пес. Он смотрел на меня таким преданным взглядом, что я удивлялась. Ведь он не испытал на себе воздействие моих чар, вовсе нет. Я хорошо выучила данный мне урок и никого не принудила бы любить меня, как опрометчиво сделала когда-то. Я вообще не говорила Каликсто о том, что хочу видеть его, и не уговаривала составить мне компанию. Когда я говорила с ним, я берегла слова. Правда, я обещала ему объяснить таинственное происшествие. Возможно, именно из-за этого Кэл не отходил от меня ни на шаг. Меня это устраивало.
Мы шли от порта по городским улочкам, поднимаясь все выше. Мы боялись преследования, а улицы были забиты солдатами. Я не могла понять, английская или испанская на них форма, но, когда отважилась приблизиться, не услыхала ни слова — ни по-английски, ни по-испански: они шли молча. Лица солдат были смуглые, и я все-таки предположила, что они испанцы. Если так, почему мне показалось, что на них английское обмундирование? На одних были широкие парусиновые брюки, синие мундиры и соломенные шляпы с вышитыми на лентах именами кораблей, где эти солдаты, видимо, служили. Другие изнемогали от жары в теплых полосатых форменных одеяниях из индийской льняной ткани, известной как «сиасака». Обшлага у них были из ткани разных цветов — очевидно, чтобы различать звания и чины. Офицеры, решила я. Но к чему этот военный парад на улицах города? Я спросила Каликсто, но он лишь пожал плечами в ответ. Без сомнения, солдат отпустили на какую-то церемонию или публичную казнь; вскоре мне довелось узнать, что такие зрелища часто устраиваются на Кубе и все кубинцы — будь то креолы, уроженцы острова, или «пенинсуларес», то есть прибывшие на жительство испанцы, — выходили на площади Гаваны в надежде увидеть, как кому-то выдавливают глаза, или казнят посредством гарроты,
[30]
или предают смерти каким-то другим образом.
После шагающих солдат мы увидели солдат толпящихся. Мы свернули с широкого бульвара на узкую боковую улочку, где рассчитывали спрятаться, и там остановились. Мы боялись, что нас могут найти. Но возник новый вопрос: раз мы уже укрылись от посторонних глаз, куда мы так спешили? Куда же мы направлялись?
Тут мне пришло в голову, что если Кэл выспится, это поможет и ему, и мне самой. Наверное, он хотел разыскать кого-то из родственников, хотя и отказался, когда я спросила его об этом. Наверное, он быстро забудет о моих тайнах, вернувшись в родной город, думала я. Но Каликсто не забыл. Всякий раз, когда мы останавливались или просто замедляли шаг, бродя по улицам Гаваны, он забегал вперед, заглядывал мне в глаза и терпеливо ждал. Enfin, он отказался уходить. Раз так, мне ничего не оставалось, как разработать план для нас двоих. По правде сказать, я не хотела, просто не могла расстаться с ним. После стольких лет одиночества мне не хотелось потерять его: я успела привыкнуть, что он всегда рядом. А кроме того — не знаю уж, к лучшему или к худшему, — мы были связаны одной цепью. Ну, как соучастники… или сообщники.
Итак, план. Да, нам требовался план — настоящий, на бумаге. Точнее, карта Гаваны. В противном случае мы напрасно блуждали бы по городу, став игрушками судьбы, рискуя в любой момент пасть жертвой случая. Вдруг мы окажемся вблизи места, где слышны голоса мертвых? Например, около кладбища, где еще слышится — только мне одной, bien sur,
[31]
— стон какого-нибудь недавно умершего бедняги? Мне следует избегать мест, где обитают неупокоенные души, чтобы Каликсто не узнал, какое действие они иногда на меня производят — в равной степени мощное и непредсказуемое. А если я встречу здесь разом множество мертвецов и они, как это случалось в прошлом, нарушат мое чувственное восприятие мира? Если мои ощущения обострятся до крайности — я имею в виду пять обычных чувств и шестое, присущее ведьмам, — что я тогда буду делать? Не запутают ли они меня, не собьют ли с толку, не помрачат ли рассудок, подобно тому как у смертных болезнь вызывает горячку и бред? Не набросятся ли они на меня, как змеи, не начнут ли засыпать вопросами, жалобами и мольбами? Увы, таков удел ведьмы, обрученной со смертью. И как я объясню это моему спутнику? Все ли должна я ему открыть? Лучше не тревожить здешних покойников.
