Эта бело-красная комната, наполненная вонючим удушливым дымом, казалась дурным сном, ночным кошмаром. И мне предстояло здесь умереть, как умерли до меня все твари, части которых предстали передо мной; точнее, те твари, кому несчастливая судьба не позволила превратиться в золу, откуда можно вынуть выросшие камни. А из других бедняг Бру вытащил камни, вспоров белесую плоть. Он проник в нее жадными пальцами, а после сделал из останков эти двуцветные мандалы, и эти трезубцы, и эти сефиротические деревья,
[137]
то есть все алхимические талисманы и символы, покрывавшие стены вокруг меня. Такова была моя живая гробница.
Но как же он извлечет из меня камень? При помощи атанора или аутопсии? Посредством пламени или ножа? Или того и другого, как случилось с Уроборосом?
И когда это произойдет? Когда Бру намерен произвести «жатву» того, что посеял во мне в надежде, что я и есть тот самый Ребус, долгожданный герметический андрогин, Сосуд для его Великого делания, что именно мне суждено выносить тот самый, единственный, истинный камень? Ах, я успела выслушать столько его рассуждений, проглотить столько книг — я должна была предвидеть, чем все закончится! Должна была догадаться, что произошло с теми существами, чьи останки меня окружали. Должна была понять, что Бру собирается сделать со мной.
Прочитала столько книг?.. Я попыталась сесть, и оковы из кожаных ремней и железных цепей повалили меня на спину, вновь распластав на лежбище. Где книга Себастьяны? Неужели Бру нашел ее? О, где же она, эта книга? И где тот мешочек, в котором… Он здесь. Слева. На полу. У стены, где валялись кости животных, на вид гораздо больше тех, кого мне доводилось видеть во дворе Бру. Эти огромные кости, на мой взгляд, могли быть берцовыми костями либо предплечиями людей. Уж не погребена ли под этими скорбными останками и сама Себастьяна? Или Герцогиня?.. Нет, только не это! Я смотрела на ворох моей одежды, на платье из болана. Бру стащил его с меня (не стоит останавливаться на том, какие чувства породила во мне сама мысль об этом), аккуратно сложил и водрузил на тот самый холщовый мешок, очертания которого, кажется, угадывались под легкой тканью. Но я не вполне была в этом уверена.
Пожалуй, не стоит описывать все те мерзости, которым подверг меня Бру в его алхимической западне. Рука бедной Мисси, в чьем теле я пока обитаю, коченеет и скоро станет совсем бесполезной, так зачем же я трачу драгоценное время на лишние подробности об этой псевдонауке, помеси философии и мистификации? Есть только одна причина, одна неоспоримая истина. Некая субстанция, ставшая частью меня, действительно сублимировалась в огне того пожара, в котором я погибла десятилетием позже, и в результате я стала тем, чем являюсь поныне, — единственным в мире Ребусом, вознесшимся, а затем вернувшимся в этот мир, чтобы теперь писать эти строки чужой, увы, рукой. А потому, сестра, будем снисходительны к тысячам мертвых алхимиков и напишем еще несколько абзацев. Ради них кратко изложу то, что было содеяно со мной в пресловутой Комнате камней.
Никто из вышеупомянутых мертвых мужей — хотя алхимией занимались и женщины, в частности, Мария Пророчица,
[138]
чье благоговение перед vas mirabile,
[139]
мужским семенем, сравнилось бы разве что с восторженным отношением Герцогини, полагавшей, будто от этого зависит ее колдовская сила, — так вот, ни один из алхимиков прошлого не соглашался в точности с представлениями своих коллег о философском камне. Но если они расходились в частностях, то все же сходились в главном.
Все алхимики, от Роджера Бекона до самого Квевердо Бру, верили, что их opus alchymicum, их Великое делание, то есть поиск философского камня и связанного с ним совершенства, берут начало в союзе трех главных субстанций: соли, серы и ртути. Противоположные свойства каждой пары веществ, составляющих эту троицу, — любых двух — противостояли свойствам третьего вещества, а стало быть, вместе они составляли нечто, именуемое prima materia.
[140]
Bon.
[141]
D'accord.
[142]
Но каким превращениям следовало подвергнуть эту первичную материю? Вот в чем вопрос, как говорил шекспировский Гамлет.
Дабы сэкономить время, которое есть rigor mortis,
[143]
позвольте мне согласиться с Альбертом Великим — он жил в XIII веке и славился красноречием. Он очень лаконично изложил свой взгляд на развитие первичной материи, что удивительно — ведь краткость у алхимиков не в почете. Итак, череду ведущих к совершенству изменений можно представить, по Альберту Великому, в такой последовательности.
Вначале все три субстанции — повторю их имена: ртуть, соль и сера — перемешиваются в подходящем сосуде. Найти «сосуд», разумеется, нелегко (Бру решил, что для этой роли подойду я). Когда он найден и три вещества смешаны, они образуют первичную материю. Затем ртуть и сера извлекаются, как некий шлак, а соль остается, чтобы подвергнуться очищению. Но как этого достигнуть? Как найти magisterium, то есть катализатор, соединяющий соль, ртуть и серу? Это вопрос вопросов. (Иные утверждают, что магистериумом является вода, и я со всей уверенностью могу заявить: они правы.) В конечном итоге очищенная соль «уподобляется рубинам», то есть созданным Бру несовершенным камням. Дальнейшие алхимические процедуры (особенно важным является прокаливание) производятся в надежде превратить камни в «белый эликсир», который обычные люди называют золотом. Для адепта, в ходе действа достигающего совершенства, золото и является тем самым единственным философским камнем, дарующим вечную жизнь. Et voila!
[144]
Я шучу. Но поймите: алхимия для ее последователей была делом всей жизни, а это уже не шутка. Понадобится полдня, чтобы прочесть и осмыслить хотя бы один параграф из любого алхимического труда. Поэтому я не хочу бросить тень на тех адептов, кто жег в своих атанорах камни, подобные рубинам, чтобы в итоге добыть истинный сияющий философский камень. Нет, доброе имя алхимиков не будет замарано. К совершенству ведет путь, сотканный из множества тайн, и хватит одной из них — той самой, к познанию коей и стремились алхимики, — чтобы толкнуть человека на скользкую тропу безумия.
Что и случилось с Бру.
Он получил множество алых камней, но где же драгоценнейший белый камень, родственный свету и золоту? Нет, такого камня он не добыл, иначе сам бы уже стал совершенным, а я… Впрочем, все не так просто. Ведь стремление Бру преобразовать меня и вызвало те изменения, которые спустя годы позволили мне наконец достичь совершенства — если мое теперешнее бытие можно назвать этим словом.
