А я подумал: «Может, кто-то и получит медали, а как бы мы с Алешкой по другому месту не получили.
За боевые заслуги».
Ближе к ночи мы посидели с мамой, поболтали о том о сем, нагородили ей кучу чепухи. Да еще начальник поезда добавил: мол, все в порядке, утром состав тронется своим путем, а задержки, вроде этой, постоянно случаются в пробных рейсах.
Мама слушала его очень вежливо и внимательно, не сводя глаз с его бороды. Но тактично этого безобразия не замечала – мало ли что случается в пробных рейсах. С бородами начальников.
– Ну, отдыхайте, – попрощался Юрий Иванович. – Пойду к себе. Часиков в одиннадцать проверю все свои службы и – отбой на судне.
Мы поняли – в одиннадцать он нас ждет. И мы совершим ночной партизанский рейд в тыл противника. И беспощадно обезвредим его.
Мама вскоре заснула. Только иногда вдруг вздрагивала во сне – ей, наверное, снилась борода начальника поезда.
Когда она задышала ровно и спокойно, я запустил руку в багажную сетку и выудил оттуда пистолет, сунул его под подушку и стал ждать одиннадцати часов.
Кругом была тишина. Даже диспетчер угомонился. Только доносилось издалека легкое пыхтенье маленького паровоза.
Я стал думать о том, что нам предстоит. И как мне отличиться в этой операции. Вот мы мчимся на паровозе в ночи, вот подкрадываемся к вагону «Шапито», вот откуда ни возьмись налетают всадники на горячих конях, с блестящими шашками, вот…
И тут мне послышался какой-то тихий звук, а потом сердитый шепот:
– Это кто же спит на посту? Уже полночь!
Я вскочил так, что чуть не пробил головой потолок вагона. Проспали!
Разбудил Алешку, сунул за пояс пистолет.
Мы тихонько выбрались в коридор, обулись.
Юрий Иванович стоял рядом, с автоматом.
– Пошли, – тихо сказал он. – В тыл противника.
И мы пошли.
Стояла глубокая ночь. Луна пряталась где-то в степях. Было тихо. И почти темно. Только вдоль платформы на высоких столбах тускло светились редкие фонари. И волки не выли, и ночные птицы не чирикали. И вроде все спали. Только мы, спотыкаясь в темноте о шпалы, пробирались к старому паровозу.
Вскоре мы увидели невдалеке что-то вроде небольшого зарева в туманном облаке. Это был наш паровоз.
Он был окутан белым паром, который бил из него во все щели. А над трубой прямо в ночное небо струился мощный столб черного дыма. И все это озарялось через распахнутую дверь кабины жарким пламенем ненасытной топки.
Картина была таинственная. Даже какая-то жуткая. Эта ночь, это зарево в облаках пара. Но главное – это то дело, которое мы задумали.
Мы по очереди, по железным ступенькам, забрались в будку машиниста. Здесь было очень светло и очень жарко. В открытой топке полыхало пламя. В каких-то приборах дрожали за потными стеклами черные стрелки, угрожающе приближаясь к красным черточкам. Изредка где-то над крышей вдруг раздавалось резкое шипение. Это, как я понял, срабатывал предохранительный клапан и выпускал в черное небо избыток белого пара. Чтобы не взорвался котел.
У Алешки, конечно, сияли от восторга глаза. У меня немного дрожали коленки. Тоже от восторга.
Петруша исчез в темноте и появился снова, как сказочный гном, с какой-то коленчатой штуковиной в руках.
– Во, братцы, пулеметище притащил. Крупного калибра.
Он втащил его в тендер и с помощью мощной струбцины привернул к стальному борту. И вот тут-то эта «раскоряка» сразу же стала выглядеть внушительно и авторитетно. Крупнокалиберно.
– Ну что? К бою? – это наш начальник с кривой бородой сказал. – В путь!
Петруша взялся за тросик, дернул его и подержал. Ночную тишину разорвал тонкий визгливый свисток. А Петруша еще и дернул медную цепочку – и где-то наверху мелодично звякнул веселый колокол.
– К отправлению! – Петруша с усилием повернул маховик большого колеса. И паровозик дрогнул. Стал пыхтеть как-то ровно и ритмично, с нарастающими вздохами. Будто старик просыпался.
Он вдруг дернул свои локти-шатуны и провернул большие колеса. На месте.
– Песочек дай! – подсказал Юрий Иванович.
И Петруша дернул другую цепочку. Оказывается, наверху у паровоза была еще одна труба. Но это была не труба, а емкость для мелкого песка. Если вдруг нужно было резко затормозить, то этот песок попадал между колесами и тормозными башмаками. А если паровоз буксовал, то песок сыпался под колеса на рельсы. Мудрые были все-таки наши предки.
Петруша дернул нужную цепочку, песочек лег на рельсы под колеса. Колеса еще разок крутнулись на месте, и… паровозик, пыхтя и чавкая, раздувая белые усы, потихонечку попер задом.
– Почему задом-то? – взволновался Алешка.
– А у нас сцепка только сзади. Зато автоматическая.
Здорово, но малопонятно.
Но как ни крался паровоз вдоль станционных путей, диспетчер все-таки проснулся и сонно сказал:
– «Трешка»! Куда прешь?
– Шатун прокатываю! – заорал в окошко Петруша в жестяной рупор.
– Ща начальника разбужу! А ну вернися!
Это «вернися-я-я!» донеслось до нас уже за пределами Солнечной. Паровозик, мельтеша своими локотками, постукивал на стыках, посвистывал гудочком. Петруша включил мощный передний фонарь, и мы видели, как убегают назад светящиеся рельсы и как все чаще мелькают тени черных шпал.
Наконец вдали вспыхнули и погасли огни станции, и нас окружила черная степная ночь.
Задний фонарь, на корме тендера, светил тускло, всего на несколько метров. И впереди нас было только небольшое желтое пятно, в котором скакали шпалы и змеились рельсы.
Картина, наверное, со стороны была знатная. Допотопная машина несется в ночи, вся в пару; ее озаряет пламя топки, сзади (или точнее – спереди) сияет круг фонаря, а над всем этим стелется все расширяющийся шлейф дыма.
– Здорово идем! – похвалился Петруша и постучал масляным пальцем по стеклу какого-то прибора. – Сорок верст в час уже набрал. Он и в тыща девятьсот втором году так не бегал.
– Точно! – подхватил Юрий Иванович. – Сорок узлов набрали. Как крейсер идем.
– А ну, братва! Поддадим жару!
И мы стали кидать из тендера в кабину березовые поленья. Я – Алешке, Алешка – Петруше. Юрий Иванович распахивал дверцу топки – оттуда дикий жар и пламя. Петруша бросал туда полено, Юрий Иванович – лязг! – тут же захлопывал дверцу.
– Чтоб калории зря не пропадали! – пояснил он свои действия.
Калории не пропали даром. Вскоре стрелка скоростемера показала уже пятьдесят верст в час.
– Мировой рекорд шестнадцатого года! – гордо сказал Петруша. – Ай да мы!
И мы мчались ночной степью, с паром, с дымом, с громадными искрами, которые вылетали вместе с дымом и гасли в небе, как далекие звезды.
