– Крокодил в реке появился. Участковый говорил: из зоопарка приплыл. От голода спасаться. Вот и сожрал.
Корзинкин был не только доверчив, но и туповат.
– Как же? Он ведь в реке, а лом…
– В реке, – хмыкнул Мишка. – Это он днем в реке, а ночью по дворам шастает. Подъедается.
– Да как же? Железка-то длинная. Как же он ее заглотил-то?
– Вдоль, – ответил Мишка и, подумав, прибавил: – Молча.
– Ща в лоб, – шепнул Колька, давясь от сдерживаемого смеха.
– Ишь ведь. – Корзинкин побрел дальше, разводя руками.
– Лом, надо полагать, – высказался Великий, когда бормотание Корзинкина затихло вдали, – в склепе остался?
– Надо полагать. – Мишка, как гусар перед дамой, склонил голову.
Сбрехнул он машинально, по привычке. Но сообразил, что польза от этого крокодила будет. Корзинкин, конечно, поделится новостью, все село узнает. И значит, любопытная Чашкина по ночам в огород не выйдет, приглядываться к огонькам на кладбище побоится. И так ведь деревню слухи тревожат, что меж могил привидения бродят.
И Мишка похвалился своей находчивостью. Великий одобрил, а Колька усмехнулся, он приятеля лучше знал. Мишка такой: ляпнет что-нибудь, а потом выкручивается.
Пришли на кладбище. Великий так и шел впереди, оглядывая надгробия, останавливаясь, иногда громко высказывая свое восхищение творениями древних кладбищенских камнерезов.
Колька несколько раз сунул Мишке локоть в бок. Тот непонимающе смотрел на него. А Колька думал о том, что не они Великого ведут к склепу, а он их. Значит, дорогу-то и без них знает! Странно…
Спустились в склеп.
– Саркофаг вскрывали? – Великий кивнул на взломанные застежки гроба. – Что обнаружили?
– Тряпки какие-то, – начал перечислять Мишка, загибая пальцы, – кастрюлька ржавая без дна, пряжка от ремня, пустая бутылка и две дохлые мыши.
– Фу! – передернулся Великий. – Гадость какая! Нигде от них спасения нет!
Откатили в сторону «комод».
– Вы на шухер, братаны, – скомандовал Великий. – Снаружи.
– А чего там делать?
– Комаров отгонять. Любопытных. – И Великий, включив фонарь, довольно проворно спустился в дыру.
Вскоре затихли его шаги, исчез свет фонарика. «Опрокинуть бы сейчас этот комод на дырку, – подумал Челюкан, – и ну его в болото со всеми кладами. Без проблем». Мишка, похоже, размышлял примерно о том же.
Ребята выбрались наверх, уселись на ближайшем камне.
– Узнает Андрюха про наши дела, – вздохнул Колька, – он нам все припомнит.
– Откупимся, – беспечно отмахнулся Мишка, – если клад найдем.
– От него не откупишься. Он шибко честный, – Колька хотел это сказать с иронией, а получилось против воли с уважением.
– Нет, ну скажи, чего он батяню моего в тюрьму упек, а?
– Толку тебе от твоего батяни… Неделями сидеть не мог!
– Все-таки – отец, – рассудительно проговорил Мишка, – родная кровь.
– Пьяница и жулик, – подвел Колька итоги дискуссии. – У своих же крал.
– Так ты за кого? – Мишка возмущенно привстал. – За меня или за Андрюху? За мента? Которому Серега глазки строит?
В ту же секунду Мишка исчез. Правда, не полностью. Из-за камня торчали вверх его ноги. Оттуда же доносилось бормотание, но слов было не разобрать. Мишка благоразумно изображал возмущенную речь, стараясь не брякнуть лишнего, чтобы не схлопотать по второму разу.
…Из склепа выбрался Великий, сощурился от света, очень довольный чем-то.
– Клад нашли? – вскочил Мишка.
– Почти, – ответил тезка царя, отряхиваясь. – Еще несколько штрихов – и мы у цели.
– А в каком месте? – не отставал Мишка. – Мы ведь там все обыскали.
– Под скелетом. У которого два зуба всего.
– Чего ж не забрали-то? – съехидничал Мишка. Видно, мало ему попало от Кольки, еще захотелось.
– А он челюстью щелкает, кусается, – весело ответил Великий, противореча сам себе. – А если всерьез, то поработать немного надо. Но это я сам. Только вот чем? Инструменты…
– Подберем чего-нибудь, – торопливо пообещал Мишка. – В кузне стырим. У Корзинкина. Да, Коль?
Колька молча пожал плечами.
Вернувшись в школу, Великий зашторил окна, открыл стенной шкаф, где под грудой старых учебников, драных карт и глобуса с пробитым в Тихом океане боком прятался десантный мешок с инструментами и снаряжением. Тот самый, который «потеряли» ребята.
Покопавшись в мешке, он что-то отобрал, добавил бесшумную дрель на батарейках, два фонаря. Уложил в сумку, а мешок опять спрятал в шкафу. Раздернул шторы, присел на подоконник, закурил.
В «гнилом углу» клубились облака, лезли друг на друга. И среди белого все чаще стало мелькать черное – облакам не терпелось собраться в тучи.
«Надо торопиться, – думал Великий. – Пойдут дожди – я отсюда не выберусь».
Вечерело. Великий собрался на традиционную прогулку по селу. Он взял за правило посидеть вечерком с Силантичем на скамеечке перед церковными воротами, обсудить деревенские новости, покурить на вольном воздухе, угостив старика хорошей сигаретой.
Переодевшись, взяв свою любимую трость, он сделал странную вещь. Достал из внутреннего кармана плоскую коробочку, а из нее вынул сигарету и вложил ее в пачку. Причем так, чтобы кончик немного выступал над другими сигаретами. Поправил перед зеркальцем галстук, сдвинул немного набекрень шляпу и вышел из школы.
Силантич уже ждал его. Великий присел рядом.
Село затихало. Кое-где еще звенели подойники у запоздалых хозяек, слышались смех и магнитофон у клуба. Полинка гремела колодезной цепью – добрые люди уже кто спать, кто к телевизору, а ей приспичило на ночь глядя по воду пойти. Ну, с нее станется. Она могла на ночь глядя и пироги затеять. Характер такой – всегда спешит и никогда не успевает. В одно место идет, а совсем в другом окажется. Пойдет в лавку за солью, а купит кружку…
Посидели, помолчали. Великий угостил Силантича сигареткой. Той самой, что больше других торчала из пачки. Дед с удовольствием закурил, прибил комара на шее, начал молодость вспоминать. Какой он был лихой, умный и красивый. Как без него ни одно дело в селе не ладилось. И во всей стране тоже. Но все чаще дед прерывал рассказ сладкими зевками, несмотря на то, что Великий слушал его вежливо и не перебивал.
После очередного зевка исключительной глубины Силантич шлепнул себя ладонью по губам, смущенно проговорил:
– Во раззевался старый, к дождю, что ли? Небось кишки видать, да?
– Не все еще, – успокоил его Великий. – Да и мне, однако, пора. Будь здоров, дед.
