– Мама, ты поезжай; не будем же мы гурьбой ходить по кабинетам. Я сама буду с Аней.
– Хорошо, – легко согласилась Вера. Ее радовали перемены, происходящие с дочерью; и, хотя она не понимала их природу, Ликина забота явно шла на пользу Ане. Ведь раньше время для Ани было далеко на первом месте в ежедневном плотном расписании Анжелики: где-то между светскими раутами и посещением косметического салона.
Теперь Лика проявляла заботу изо всех сил, правда, в свойственной ей манере: записывала Аню, например, к стилисту из Франции, который дает уроки стиля «только для своих, и только один день», хотя Аня вообще не понимала, зачем нужна такая профессия и тем более – зачем платить ее представителям деньги!
И все же Ане нравилось, когда мама была рядом, особенно во время сложных процедур, когда ей совершенно не хотелось оставаться одной. Они словно проигрывали заново сценарий многолетней давности, когда Аня была маленькой девочкой и посещала врачей в сопровождении бабушки или няни.
Аппарат МРТ гудел долго и монотонно. Шевелиться было нельзя; у Ани отчаянно чесался нос, но она не смела ему помочь, и пыталась отвлечься с помощью совершенно посторонних мыслей. Но посторонние мысли не приходили, а приходили все самые «родные» и сокровенные: о Сереже. Но, собственно, для ее носа эти мысли были посторонними. Чесаться он, правда, не перестал, и первое, что она сделала, как только наступила блаженная тишина после выключения аппарата – яростно потерла нос рукой. Подошла мама и отметила:
– О, у тебя нос чешется! Выпьешь. Хорошо бы – шампанского, по случаю нашей победы, – и легонько сжала Анину кисть.
А через три часа, когда они забрали результаты исследования и показали снимки Смирнову, оказалось, что на самом деле есть повод пить шампанское.
Максим Леонидович долго рассматривал снимок, прикрепив его к светящейся изнутри специальной доске на стене своего кабинета; затем так же долго сравнивал его с предыдущими снимками. Аня с Ликой совершенно измаялись, сидя на жесткой кушетке в тишине кабинета, прерываемой лишь телефонными звонками да входящими то и дело пациентами. И с первыми, и со вторыми разбиралась медсестра, отвечая одинаково: «Максим Леонидович занят. Перезвоните (или зайдите) попозже».
Сам стоящий у доски Смирнов то довольно кивал головой, то смотрел в окно, что-то обдумывая, пока, наконец, не повернулся, сел за свой стол, поправил очки и торжественно произнес:
– Мы еще, конечно, провели не все исследования. Однако полагаю почти с полной уверенностью, что Ане можно делать операцию, и прогноз может оказаться самым благоприятным. Я рекомендую вам ехать за границу, в клинику доктора Хартмана – там лучшее в мире оборудование для таких вмешательств, я сам ему неоднократно ассистировал…
И Аня, и Лика его слушали – и не слушали. Все, что говорил врач, было деталями, несомненно – важными, но которые все равно не могли затмить главного: Аня будет жить.
* * *
Ольховский волновался, как никогда раньше. Позвонила жена и сообщила новости из клиники. Теперь он впервые за последние месяцы мог дышать, не испытывая боли где-то в глубине себя – не в сердце, нет. В центре его мира боль пульсировала постоянно, пока над единственной дочерью была страшная угроза скорой смерти. И лишь сейчас он смог вздохнуть свободно.
Предстояло отправить Аню на операцию в Германию, потом молиться, чтобы все прошло хорошо – и можно снова жить дальше, будто ничего и не было. Ни-че-го.
Связался с менеджером клиники, и обрадовался, узнав, что документы все готовы; что ради уникальной пациентки профессор Хартман специально отказался от уикенда, с таким трудом ранее выкроенного, и назначил операцию на десятое января. Вызвал секретаршу:
– Елена, нужны два билета в Мюнхен на послезавтра для моих жены и дочери. Они отправляются к профессору Хартману. Свяжитесь с Анжеликой, все устройте.
Можно ли уже начинать молиться?
* * *
Встречу с Сергеем Александр Петрович назначил в пафосном и невыносимо дорогом ресторане «Гедонист», куда ходили только депутаты и прочие олигархи. Ну, еще разве что звезды шоу-бизнеса просаживали здесь свои звездные гонорары после выступлений на закрытых вечеринках все у тех же депутатов-олигархов.
«Наверное, специально сюда позвал, чтобы максимально показать мою, так сказать, ничтожность», – усмехнулся про себя Сергей, подъезжая к заведению.
У «Гедониста» даже парковка была чрезвычайно пафосной: машину возле входа в ресторан встречал лакей в ливрее, брал у посетителя ключи и отгонял транспорт на положенное место. Серегина скромная (хотя и безупречно чистая – ведь не зря он перед встречей с Аниным отцом лихорадочно драил ее часа два до зеркального блеска!) «шкода» вызвала у лакея скептическую ухмылку. Но порядок есть порядок, и он нехотя взял ключи из рук Сергея. Тот отчаянно трусил, поэтому на лакеево презрение никак не отреагировал. На деревянных ногах поднялся по белой мраморной лестнице и толкнул входную дверь.
Ольховского он заметил не сразу – пройдя в зал, Сергей остановился у входа и принялся нерешительно оглядываться по сторонам, мучительно раздумывая: что обычно делают в таких случаях? Ждут, когда появится специально обученный человек и отведет к нужному столику? Пристают к официантам с просьбой вычислить своего визави? Бродят по залу в поисках знакомого лица? Праздного клиента уже заметили официанты; сразу двое их направилось к парню. Выручил телефонный звонок – звонил Ольховский; коротко бросил:
– Посмотри налево – я сижу возле окна, рядом с пальмой.
Сергей направился к столику, стараясь не зацепить слишком близко расположенные друг к другу столики (что было, в общем-то, странно для столь дорогого места. Хотя, может, это мода такая?). Хорошо, что посетителей в это время – 11 утра – было немного. Благополучно добравшись к месту назначения – казалось, он шел целую вечность! – Сергей опустился на стул.
– Ты понимаешь, для чего я захотел с тобой встретиться? – отбросив приветствие, как неуместную формальность, начал Анин отец.
– Не совсем, – быстро ответил Серега. Ему не хотелось грубить. Хотя, конечно, было бы справедливым, например, сказать: «…Для того, чтобы поблагодарить за чудесное исцеление дочери». Впрочем, у Ольховского имелось свое мнение на этот счет.
– Тогда я тебе объясню, – угрожающе пообещал Ольховский, но приступить непосредственно к объяснениям не успел: как раз заметил официанта (он маячил возле столика уже минуты две), который все-таки решился подать голос:
– Будете что-то заказывать, господа?
– Ну, принеси чай… Какой там у тебя есть крепкий, – досадливо поморщился Александр Петрович.
– Вот, пожалуйста, – чайная карта… – услужливо протянул официант меню, но Ольховский отмахнулся:
– Неси уже что-нибудь, мне все равно, – и юноша поспешно ретировался, чтобы не услышать окончание фразы – что-нибудь вроде «…только убирайся побыстрее с моих глаз!».
– Так вот… – вдруг вполне миролюбиво продолжил прерванный монолог Ольховский. – Как ты сам знаешь, обстоятельства изменились. Твои услуги больше не нужны, и я готов рассчитаться с тобой полностью хоть сейчас. Естественно, при условии, что ты больше не будешь беспокоить мою дочь.
