– Не зли его.
Она говорит:
– Сядь в машину.
Мимо проносится черная молния – лабрадор шмыгнул в открытую дверцу. Хэнк захлопнул ее и сильно вывернул руль. Дает по газам, и старенькая машина, гремя щебенкой в колесных нишах, делает разворот по широкой дуге. Рука Дженни так и торчит из окна. Машина оставляет за собой дымящиеся следы паленой резины.
Провожая ее взглядом, нагибаюсь подобрать туфли, и тут – шмяк! – что-то бьет меня прямо в затылок. Потирая черепушку, оборачиваюсь и вижу: мячик ожил и скачет дальше, в сторону, противоположную той, в которой скрылась машина.
Присев обуться и зашнуроваться, кричу ему:
– Погоди!
Мячик спешит себе дальше.
Бегу за ним и ору:
– Стой!
Мячик скачет и скачет, несется вперед гигантскими прыжками. У знака «стоп» на Фишер-роуд подскакивает и, не успев коснуться земли, будто выстреливает вправо. Вот так взял и свернул вправо, прямо в воздухе, и поскакал вниз по Фишер-роуд. Мимо свалки машин, где поворот на Миллер-роуд; там он берет влево на Тернер-роуд и скачет вдоль берега Скиннер-Крик, против течения. Держась на открытой местности, пропитанный маслом, обвалянный в пыли, мячик едва не летит, поднимая облачка пыли всякий раз, как ударяется оземь.
Наконец две старые колеи от колес сворачивают с дороги в заросли бурьяна, и мячик идет за ними. Катится вдоль одной из канавок в земле, обтекая особенно крупные лужи и рытвины. Шнурки болтаются и хлещут мне по лодыжкам. Задыхаюсь, бреду за ним следом, теряю из виду в высокой траве. Наконец вижу снова – он подлетает, прыгает на одном месте. Бегу к нему, и за мной – мухи. Дождавшись меня, мячик катится вдоль колеи в тополиную рощу.
Стипендию мне давать никто не торопится. Особенно после того, как мистер Локард влепил мне три больших жирных двойбаса по алгебре, геометрии и физике. Однако я почти на сто процентов уверен, что мячик сам по себе не может катиться вверх по склону холма. Ни один теннисный мяч не может упасть на землю и замереть, а потом вдруг взять и подпрыгнуть. Я, конечно, не успел выучить про инерцию и кинетическую энергию, однако мяч не может вылетать из ниоткуда и бить меня в лоб – всякий раз, стоит мне зазеваться.
У границы рощи останавливаюсь, жду, пока глаза привыкнут к темноте. Остановился-то ненадолго, но тут – шмяк! – снова удар по лбу. Кожа на лице жирная и воняет моторным маслом. Машинально вскидываю руки, словно спешу отбиться от шершня, быстрого и неуловимого. Впустую рассекаю воздух, а мячик тем временем скачет дальше.
Мяч скачет и скачет в сторону берега и наконец останавливается меж разлапистых корней тополя. Стоит подбежать, и он подпрыгивает мне до колена, потом выше – до пояса. Затем еще выше – до плеча, головы… и всякий раз приземляется в одной точке, выдалбливая лунку. Вот он уже подлетает до самых листьев в кроне дерева, где его не поймать, а в грунте под корнями образуется ямка.
Пение птиц – соро́к – умолкает. Даже комары и слепни и те не жужжат. Слышно только, как стучат мячик о землю да сердце у меня в груди. Оба стука постепенно учащаются.
Раздается металлический звон. Не резкий, а скорее глухой, как будто бейсбольный мяч врезался в водосточную трубу на доме старика мистера Ллойда; или как если бы камень упал на крышу машины, припаркованной где-нибудь в укромном местечке. Мяч ударяет в землю – сильно, точно его притянуло магнитом, – и откатывается в сторону. В ямке блестит что-то желтое. Кусок латуни, наверное. Крышка для банки с маринадами на зиму.
Тут уж подсказок от мячиков мне не надо. Принимаюсь откапывать банку, руками выгребая влажную землю. Мячик ждет в стороне, пока я вытащу из грязи стеклянный сосуд размером с репу-чемпион. Она такая чумазая, что не видно содержимого.
Плюю на нее, плюю и футболкой – все еще влажной от воды и пота – пытаюсь оттереть грязь. Крышка прикипела, заржавлена и сидит намертво. Постепенно внутри проглядывает нечто золотое. Это монеты – с орлами и профилями давно почивших президентов. Такие монетки лежат на другом конце радуги… если веришь в подобную хрень. У меня на руках банка емкостью в кварту, полная золотых монет. Их так много, что они даже не бряцают, не перекатываются. Сияя, как кольцо с бриллиантом, я поведу Дженни скупать все магазины. Прямо сейчас, у меня в руках… шмяк!
Яркое золото сменяется искрами и вонью моторного масла.
Чувствую запах железа. То есть крови. Мне расквасило нос.
Теннисный мячик бьет меня в морду, злой, точно шершень. Заслоняюсь от него банкой, а руки гудят от натуги – золото, оно ведь тяжелое! Кровь хлещет из носа. Ногой цепляюсь за корень и падаю в воду. В скаутах учат: если напали осы, прячься в воде. Вот я и ныряю.
Из-под воды вижу, как мячик плывет по поверхности, между мною и небом. Увесистая банка надежно держит меня на каменистом дне. Я успел хорошенько вдохнуть и наполнить легкие и вот иду вверх по течению, отрезанный от воздуха и от солнца. Иду к мелководью, и когда в груди начинает жечь, а мячика уже не видно поблизости, выныриваю. Делаю резкий глубокий вдох и снова ныряю. Мяч отнесло где-то на полмили, но вот он, подпрыгивая на волнах, несется обратно, идет по моему кровавому следу.
Когда в легких снова начинает жечь, я по пояс встаю из воды и бреду к берегу. Стараюсь как можно меньше шуметь. Шмыгаю носом, втягивая кровь. Оглядываюсь через плечо и что же я вижу: мячик медленно идет против течения, словно кряква, что загребает перепончатыми лапками.
Невозможно! Что бы сказал сэр Исаак Ньютон?
Отягощенный золотом, кое-как выбираюсь на берег. Хлюпая водой в туфлях, припускаю бегом к лесу.
Оскальзываюсь в грязи. Из-за золота меня мотает из стороны в сторону. В груди болит, давит. Если упаду, банка лопнет, и осколки вонзятся мне в глаза и в сердце. Умру на месте, мордой в грязи, крови и золоте вперемешку с битым стеклом. Позади теннисный мячик несется сквозь рощу, ломая на лету ветки и срывая листья. Свистит, что твои пули в кино про войну во Вьетнаме.
Мячу до меня остается один скачок, наверное, и тут я припадаю к земле. Прячу банку в мягкое месиво корней поваленного тополя. В земляную пещерку. Золото, мое золото – скрою! Мяч, похоже, не видел этого, потому что продолжает нестись за мной. Я ломлюсь через заросли ежевики; из-под ног бьют фонтанчики мутной воды, и вот наконец я на Тернер-роуд. Взрываю подошвами гравий, и с каждым длинным шагом от меня летят брызги: вода из кладбищенского оросителя, собачья ссанина, вода Скиннер-Крик, мой собственный пот. Штанины, жесткие от налипшей грязи, трут ноги. Сам задыхаюсь, готов вывернуться наизнанку, оставить тут похожие на шары бабл-гама кишки.
Что-то бьет в спину – как раз когда я завис в воздухе, когда обе ноги оторваны от земли. Меня кидает вперед, и стоит восстановить равновесие – снова удар! Третий раз – между лопаток, точнехонько, очень сильно, аж выгибаюсь. Потом по затылку. Еще раз, по прямой, тютелька в тютельку в голову. Будто чемпион подает. Пахнет маслом. Из глаз сыплют искры, кометы. Меня пригибает к земле.
