С трудом втягиваю воздух, глаза заливает пот, ноги заплетаются, и тут опять – удар по затылку. Получив ускорение, лечу вперед, падаю. Вспахав локтями гравий, лицом и коленями зарываюсь в пыль. На зубах скрипит. Меня бьют по ребрам, по почкам, заставляя вертеться ужом. Бьют сильно, чуть не ломая мне руки. Копром обрушиваются на живот, а стоит свернуться калачиком, чтобы прикрыть яйки, – дают по ушам.
Я, может, еще и показал бы мячу, где заныкал золото, но он забил меня чуть не до потери сознания. Угондошил. И тут раздается гудок, и я прихожу в себя. Второй гудок меня спасает; он такой громкий, что эхо разносится до самого горизонта, над тополями в пойме и сорными травами. Скрипят тормоза и покрышки.
– Не зли его, – просит Дженни. – Садись в машину.
Глаза еле открываются, веки слиплись от грязи и крови. Рядом лежит мячик, а машина Хэнка тарахтит на холостых оборотах. Под крышкой капота стучат кулачки и толкатели.
Глядя на Дженни, сплевываю кровь. Изо рта тянутся розовые слюни. Несколько зубов сломалось. Один глаз и вовсе не открывается, так заплыл.
– Дженни? – говорю я. – Ты выйдешь за меня?
Скотский мячик лежит рядом и ждет. Собака шумно дышит на заднем сиденье. Банка с золотом лежит в тайнике, о котором никому не известно.
Ободранные уши пылают. Губы разбухли и кровоточат. Я говорю:
– Если я выиграю партию в теннис у Хэнка Ричардсона, ты за меня выйдешь?
Плюясь кровью, говорю Хэнку:
– Если проиграю, то куплю тебе машину. Клянусь.
Я говорю:
– Нулёвую, с электрическими стеклоподъемниками, усилителем руля, стерео…
Теннисный мяч ждет и слушает, утопленный в гравий. Хэнк за рулем качает головой.
– Годится, – говорит он. – Черт, да, я отпущу Дженни.
Выглядывая из окна, Дженни говорит:
– Ты себе смертный приговор подписал.
Она говорит:
– Теперь садись давай к нам.
Поднявшись, подбираю с земли теннисный мяч – просто резиновый шарик, наполненный воздухом. Безжизненный, влажный от воды из реки и шершавый от каменной пыли. Мы едем на теннисный корт позади школы, на котором давно не играют; там даже разметка почти стерлась. Со старых заборов облетают бурые хлопья ржавчины. Сквозь трещины в бетоне проросли сорняки, сетка посередине провисла.
Дженни подбрасывает четвертак. Хэнку выпадает подавать первым.
Его ракетка так быстро бьет по мячу, да еще в угол, куда мне никак не успеть – и первое очко за ним. Второе тоже. И третье. Хэнк берет первый сет.
Когда настает моя очередь подавать, подношу мяч к губам и шепчу ему, предлагаю сделку: если поможет победить Хэнка – завоевать Дженни, – я помогу ему с золотом. Если проиграю, то пусть мяч изобьет меня до смерти, я не скажу, где тайник.
– Подавай уже, – кричит Хэнк.
Он кричит:
– Хватит с мячиком целоваться…
С первой подачи заряжаю ему прямо в яйца. Со второй – в левый глаз. Третью подачу Хэнк сумел-таки отбить – быстро и низко, однако мяч замедляется и чуть не ложится мне на ракетку. Сколько ни подаю, мячик летит с невероятной скоростью и по одному выбивает Хэнку зубы. Если Хэнк принимает, то мяч замедляется, чтобы я наверняка мог отбить.
Неудивительно, однако я выиграл.
Уж на что меня мяч отделал, Хэнк выглядит хуже: оба глаза не открываются, костяшки кулаков опухли и ободрались. Он прихрамывает – еще бы, столько раз получить прямо в яйца. Дженни помогает ему устроиться лежа на заднем сиденье. Садится за руль и собирается ехать не то домой, не то в больницу.
Говорю ей:
– Я победил, конечно, но ты не обязана гулять со мной…
– Вот и ладно, – отвечает Дженни.
Спрашиваю: а если б я был богат? Реально богат, супер пупер?
– Ты серьезно? – переспрашивает Дженни.
Теннисный мяч, такой одинокий на фоне растрескавшейся бетонки, красный от крови Хэнка, начинает кататься, выписывая:
Забудь ее.
Жду немного, жду, потом мотаю головой: нет, не серьезно.
Наконец они уезжают, и я беру мячик в руку. Отношу его в лес и вынимаю из тайника под корнями полную золота банку. Роняю мячик на землю, и он катится, указывая путь. Катится в гору, пренебрегая всеми законами, какие пытался вдолбить мне в башку мистер Локард. Катится весь день, и я иду следом. Он катится сквозь сорняки, затем по песку. Смеркается, а я все тащусь за ним, обремененный пиратским сокровищем. Вниз по Тернер-роуд, вниз по Миллерс-роуд, на север вдоль старого шоссе, затем на запад по безымянным проселкам.
Солнце опускается за кочку на горизонте. Кочка на глазах вырастает в халупу. Это хижина, домик, что стоит в ворохе облупившейся краски; постарались погода и время, выложив кольцо из цветных хлопьев вкруг кирпичного основания. Будто омертвелая кожа слезла с загорелого тела. Деревянные стены согнуло и покорежило. Рубероид на крыше пошел волнами. К двери прибита записка; на желтой бумажке надпись:
Уведомление о выселении.
В лучах закатного солнца желтая бумага кажется еще желтее. В его лучах даже золото в банке сделалось золоченей.
Теннисный мяч подкатывается по тропинке к крылечку и с глухим стуком бьет в дверь. Отскочив, стучит еще раз. Изнутри доносится скрип половиц. Голос из-за отмеченной уведомлением двери велит:
– Убирайтесь.
Там внутри точно ведьма. Голос у нее надтреснутый и ломкий, сухой, как и стены халупы. Слабый и тусклый, как хлопья облупившейся краски.
Стучу и говорю:
– Я вам принес кой-чего…
Под тяжестью банки с золотом мышцы у меня натянулись тонкими проводами, кости чуть не ломаются.
Теннисный мячик выбивает дробь.
Ведьма снова просит:
– Уйдите, пожалуйста.
Мячик ударяет во что-то металлическое. Слышится лязг. Снизу в двери имеется щель с золотистой окантовкой и пометкой «Для писем».
Присев на корточки, а потом и вовсе упав на колени, откупориваю банку. Подношу горлышко к щели и трясу, высыпая монетки в отверстие для писем, в прихожую. Банка пустеет. Наконец я встаю и спускаюсь с крыльца. Замок у меня за спиной щелкает; скрипят петли, и дверь самую малость приоткрывается. В щель между нею и косяком ничего не видно.
Из тьмы доносится голос:
– Коллекция моего мужа…
Теннисный мяч, липкий от крови Хэнка, покрытый коркой грязи, катится за мной по пятам, следует, как черный лабрадор – за Дженни. Как я сам когда-то увивался за ней.
– Как вы нашли ее? – спрашивает ведьма.
Она говорит:
– Вы знали моего Кэмерона? Кэмерона Хэмиша?
