— Он так решил, — сказал Михаил Федорович и устремил глаза куда-то вбок, хотя было понятно, что взгляд его был направлен в сторону второго этажа, где размещался кабинет Евгения Петровича.
— Прошу вашего разрешения на…
— Знаешь, — сказал Михаил Федорович, — если бы не было той справки или с момента ее прочтения Евгением Петровичем прошло более недели, я бы дал тебе «добро». Но сейчас… Ты понимаешь, чем это для тебя может кончиться?
— Нет, не понимаю. Я понимаю одно: дело от этого может пострадать.
— Ладно, зная твое упрямство и понимая, что ты от своего не откажешься… Иди.
Я поднялся в приемную Уполномоченного и попросил референта записать меня на прием к шефу, по экстренному вопросу, касающемуся служебной деятельности.
Не успел я вернуться в кабинет, как мне позвонил референт.
— Евгений Петрович ждет вас, — произнес он.
Я снова поднялся в приемную. На этот раз там были два человека. Но референт указал мне на дверь, и я направился в кабинет Уполномоченного.
Ритуал входа в кабинет все тот же. Я докладываю, Евгений Петрович указывает мне на стул за приставным столом. Те же зачесанные назад волосы, тонкие губы и только взгляд серых глаз высказывает легкое любопытство.
— В соответствие с утвержденным вами планом, я был в командировке в Москве. По приезде узнал, что акцией занимается другой сотрудник. Я не оспариваю указаний руководства, но в этом случае меня должны были поставить в известность, так как в результате отсутствия координации могут пострадать мои оперативные источники в Западной Германии.
— Я действительно попросил Михаила Федоровича поручить эту акцию другому сотруднику, так как полагал, что вы не сможете продолжать службу здесь. Но потом я изменил свое решение. И не только потому, что вы остаетесь служить в Аппарате Уполномоченного, но и потому, что ваш вариант более приемлем, чем тот, что разработал ваш коллега. Продолжайте работать.
— Я могу идти?
— Да, и еще… Готовится небольшой фильм о судьбе нескольких перебежчиков, я дам указание подключить вас к работе.
Идти к Михаилу Федоровичу я не решился, командировку в Мюнхен оформил на следующий день и улетел туда самолетом.
И вот я снова брожу по Старому городу и иду в Хофбройхауc, там мы с «Гансом» пьем пиво и беседуем.
— На Элетраштрассе, небольшое помещение. Оно разделено на три части. В одной из них редакции газеты, в другой — складское помещение, а в третьей пока пусто, там собираются установить типографское оборудование, — говорит «Ганс».
— У главреда есть сейф? — спрашиваю я.
Он не знает, что такое главред и отвечает:
— Там нет сейфа, но имеется железный ящик со встроенным замком.
— Ты можешь его вскрыть? — спрашиваю я.
— Это не мой уровень, — говорит он.
— Тогда поручи это Вилли, пусть он подберет человека, который вскроет замки, проникнет внутрь и откроет этот ящик. Вся наличность в нем будет ему призом.
— А твой интерес? — спрашивает он.
— Я тебе сейчас дам коробочку. В ней запаянный в стеклянной ампуле шприц, пусть Вилли сделает укол этим шприцом в сиденье каждого стула сотрудников и в каждый рулон бумаги в складе. Шприц потом он выбросит в канализацию. И все это сделает в резиновых перчатках, которые потом тоже выбросит в канализацию. А по возвращении примет несколько раз душ.
— Это яд? — спрашивает «Ганс».
— Нет, — говорю я, — это способ пометить сотрудников и маршруты распространения ими своей продукции.
Он с пониманием кивает головой, демонстрирует пальцами руки собачью пасть, а потом говорит:
— Ты не хочешь, чтобы ваши собаки ходили за моим Вилли?
— Конечно, не хочу, поэтому пусть отнесется к этому серьезно: и шприц выбросит, и душ обязательно примет.
Я передаю ему коробочку, и мы расстаемся.
Спустя месяц получаем информацию от «Бразильца».
Неизвестные злоумышленники проникли ночью в редакцию. Они вскрыли сейф, забрали оттуда наличность. Но этот факт как-то странно подействовал на сотрудников редакции. Они стали обвинять друг друга в связях с КГБ, в том, что кто-то из них послужил наводчиком для воров. Причем отношения настолько обострились, что Наумович потребовал, чтобы разговоры между двумя сотрудниками всегда велись с участием третьего. Но самое странное, что самый злой конфликт разгорелся между самим Наумовичем и Наташей Коледун. Их отношения словно поменялись с плюса на минус. Там, где была пылкая любовь, вспыхнула не менее жаркая ненависть.
А еще смешнее, что с того дня газетчики и распространители перестали брать газеты «Прорыва». «Как бабушка пошептала», — писал «Бразилец», из чего я понял, что он русский по происхождению. Кто кроме русского человека может так образно обобщить ситуацию?
Газета перестал существовать. Наумович уехал в США, Наташа вернулась в «Посев», о судьбе остальных сотрудников «Бразилец» ничего не знал.
Я доложил о реализации мероприятий в отношении «Прорыва» Михаилу Федоровичу.
Он долго читал мой документ, а потом спросил:
— Как тебе это удалось?
— Кабы я знал! — честно ответил я.
— Ты взял этот состав в секретной лаборатории Второго Главка?
[15]
— Нет, его составил один экспериментатор с кафедры физической химии химико-технологического института.
Прошло полгода. О газете «Прорыв» и о том, что с ней произошло, забыли и свои, и чужие. Но на одной из встреч с «Гансом» я поинтересовался:
— Как там Вилли?
— Мы с ним расстались, — ответил мне «Ганс». — Он стал несносен. У него после той кражи появилась чрезмерная гордыня, он перестал считать меня боссом.
«Да, — подумал я тогда, — наверное, Вилли несерьезно отнесся к моим рекомендациям и не принял душ после операции»…
Расим
Они проспали до девяти утра. Солнце уже заглядывало в окно номера, когда вдруг зазвонил телефон.
Расим поднял трубку. Голос сначала на турецком, а потом на русском языке сообщил, что в двенадцать дня у Расима заканчивается срок проживания в отеле.
Фарук тут же позвонил Эрдемиру по мобильному, но абонент был недоступен.
— Ладно, — сказал Фарук, — приводим себя в порядок и будем звонить еще.
Он ушел в свой номер, принял душ, побрился, вернулся, снова набрал номер телефона Эрдемира и наконец сказал:
— Бесполезно. Он вне зоны приема.
И тут мобильный в кармане Фарука зазуммерил.
Фарук в мгновение ока извлек его на свет божий и стал что-то говорить по-каморкански.
