Наконец они оказались в небольшом круглом подземелье, выкопанном в глине. Жёлтая глина едва проглядывала через белую плесень, словно изморозь покрывшую стены и свод. Здесь уже можно было выпрямиться в полный рост. В стенах чернели входы четырёх коридоров. На полу не было ничего, кроме углей и черепков от греческих амфор. Ничего! Ни золотых и серебряных священных чаш, ни увешанных бубенцами посохов с бронзовыми навершиями в виде зверей и богов, ни бронзовых жертвенных ножей. Следа не осталось от богатых даров скифских царей: оружия в золотых ножнах, золотых гривен и браслетов тонкой греческой работы, ларцов слоновой кости. Каждый представил себе, как сарматы, завалив священные подземелья трупами жрецов и воинов, разграбив дочиста накопленные за четыре века сокровища, плясали среди трупов с факелами в руках и заливали дорогими винами страх перед местью богов. Каждый был рад бежать, но не смел показать свой страх перед остальными. И ноги в кожаных постолах втаптывали в раскисшую от крови и натёкшей сверху воды глину черепки разбитых вдребезги амфор... Костей погибших, однако, тоже не было: видно, кто-то (тогда же или через века?) собрал и похоронил останки.
Трое сели на подстеленные плащи и стали сосредотачиваться. Авхафарн погасил свой белый огонь. Вокруг них царила тьма, над ними лежало пятнадцать локтей глины и чернозёма, не считая насыпи кургана. Но магическое зрение и слух проникали сквозь толщу земли и тьму, и трое ясно видели и слышали всё, что происходило наверху.
А там Морана, оставшись одна, с самым беззаботным видом плела венок из трав. От этого занятия её отвлекли только два ворона, которые принялись было кружить над святилищем, но быстро улетели, стоило богине взяться за лук. Вдруг прямо перед ней из-под земли восстала красивая, статная женщина в широком светлом платье и высоком кокошнике. Морана поднялась и приветливо кивнула:
— Здравствуй, мама Лада! Я думала, ты с неба придёшь.
— Здравствуй, Морушка! Мне говорили, змей завёлся не то в Тясмине, не то под самим святилищем, я и проверяла. Я ведь за всеми тремя мирами слежу, а ты только за одним... Ну, как у тебя? Муж не обижает?
— Который из двух? Даждьбога я сегодня под землёй не видела, золотая ладья пустая плыла. Наверное, сюда поехал. А старик весь день пропадал у колдунов в Дебрянских лесах, под вечер вернулся, поужинал и снова на коня — как бы не сюда. И вороны, его наушники, тут вертелись, пока я не погнала... Ох, никому я не нужна, кроме тех, кто сам Смерти ищет.
— Неправда. Нужна, ещё и как! Мне, — послышался весёлый молодой голос.
В святилище въехал всадник на красном коне, с длинными золотыми волосами, в белой вышитой сорочке. и золотых сапожках. На красивом молодом лице выделялись тонкие золотые усы. Золотом отливали его руки до локтей. У пояса висел золотой топор. Золотоволосый легко соскочил с коня, подошёл к Моране и обнял её, а та поцеловала его в щёку и с усмешкой спросила:
— Как это я тебя обогнала, а? У русалок небось задержался?
— Ага. Искал русалку лучше тебя, да так и не нашёл.
Оба рассмеялись, и Морана надела венок на золотоволосую голову своего мужа и брата. А по небу уже раскатился гром, и сильный голос раздался сверху:
— Так что, есть тут змей или нет?
Лада с улыбкой развела руками:
— Нет и не было. Не повезло тебе, сынок, с охотой.
С неба в святилище спустилась колесница, запряжённая четырьмя тёмно-синими, как грозовая туча, конями. Ими правил умелой рукой могучий воин, черноволосый, золотобородый, с мечом и каменной секирой у пояса.
— Не повезло, и ладно. А вот чертей на обратном пути погонять не мешает. В твоём, сестра, святом Моранином-граде с ведьмами непотребство вытворяют, прямо там, где ваш с братом храм был. Сюда бы ещё братца Ярил у с его волками, показали бы тогда бесовскому племени!
— За моими серыми дело не станет! А после выпьем будинского мёда, на травах настоянного!
В ворота въехал совсем молодой светловолосый воин на белом коне и сам весь в белом, с копьём и круглым золотым щитом. Он похлопал по седельной сумке, из которой торчала вместительная амфора.
— Еду я через Гелон, мой город, вижу — сидят старый будин, двое венедов да грек и за меня пьют: и вино, и пиво, и вот этот самый мёд. Будин им показал, где мой храм был. Грек гимн Дионису, мне то есть, спел. А в городе — ни единой хатки. Только сарматы за валами, у Ворсклы, скот пасут на заливных лугах. — На беззаботное лицо молодого бога легла тень печали.
На сильном огненно-рыжем жеребце в святилище въехал муж средних лет, с могучими мышцами кузнеца, буйными огненно-рыжими волосами и такой же бородой, в кожаном переднике. Все почтительно поклонились ему. А он снял с седла мешок и протянул колесничему:
— Что же ты, Перун, за громовыми стрелами никого не прислал? Я думал, вы тут змея бить будете.
— Да нет змея-то. Хорошо, хоть эта дрянь здесь ещё не завелась.
— Конечно хорошо. А то мне снова в небесной кузнице дверь открытой держать да ожидать: вдруг вы, змееборцы великие, снова змея одолеете, а от змеихи ко мне со всех ног убежите?
— Мы, Сварожичи, только воевать со змеями умеем, и то кое-как, — простовато улыбаясь, развёл руками Ярила. — А запрягать их в плуг и валы выпахивать — это один ты, отец, можешь.
— Вот я и выпахивал валы для великих городов... которых вы не уберегли, — проворчал Сварог.
Среди звёзд вдруг появилась ещё одна, ярко-белая, затмевавшая сиянием все остальные. Она полетела вниз, превращаясь на глазах в белого всадника на белом коне. Всадник плавно опустился на вершину кургана. Это был красивый могучий старик с длинными седыми волосами и снежно-белой бородой, одетый во всё белое. Все, не исключая Сварога, почтительно склонились перед всадником. А он неторопливо спешился и сел на склоне кургана. Остальные расселись чуть ниже, у подножия. Небесные кони паслись между курганом и валом.
— Все вроде тут? А прадед Велес где? — спросил старик. — Звали ведь...
— А ему сейчас и так всё видно и слышно, — указал Перун на полную луну. — Не хочет спуститься — его дело. А может, и спустился: я ужа большого в траве заметил. Досадует старый, что не он в этом мире хозяин. Так ведь не он его и творил, а ты, дедушка Род, Белый бог.
— Ты творил, ты и правишь, — поддержал брата Даждьбог.
— Кто творил и правит, с того и спрос больше, — вздохнул Род-Белбог.
— Кто с нас, богов, спрашивать может? — вскинул брови Перун.
— Люди, что нам верят. Для бога, царя, жреца самый большой грех — веру обмануть. Всё равно что отцу детей предать, а старейшине — свой род, — сказал Род. — Здесь самое святое место было во всей земле сколотской. Всех нас тут славили, жертвами ублажали, песнями да плясками веселили. Где же мы были в тот осенний день проклятый?
— Мы сколотое не предавали. Чернобог с Ягой сюда сарматов привели, — сказал Ярила.
— Ну а сам ты где был? — упёрся рукой в колено Род.
