– Как ни абсурдно это звучит, Джон, мне просто необходимо связаться с мистером Холмсом. Срочно.
– Шерлоком Холмсом? – переспросил хозяин. – Я думал, он уехал из города.
– Возможно, – ответил Джеймс, – но мне необходимо передать ему сообщение. Он оставил адрес табачной лавки, так что, может быть, кто-нибудь из ваших слуг отправит мальчишку с запиской…
– У нас есть способ получше. Посмотрим, есть ли у табачной лавки телефон, и позвоним прямо туда.
– Чего ради в табачной лавке будет телефон? – Джеймс переборол непривычное желание хихикнуть.
– В необычное время мы живем, Гарри, – пожал плечами Хэй и повел его к себе в кабинет.
Джеймс и раньше заметил там телефонный аппарат, однако ни разу не видел, чтобы хозяин по нему разговаривал. Несколько минут тот общался с какой-то «центральной» – возможно, барышней из справочной службы, – затем широко улыбнулся и передал устройство Джеймсу:
– Мистер Твилл на проводе. Он хозяин табачной лавки, о которой упоминал Холмс, и он сейчас там.
Хэй вышел из комнаты, чтобы Джеймс мог говорить приватно.
– Алло, алло, алло? – проговорил писатель в трубку, чувствуя себя исключительно глупо.
Когда они с мистером Твиллом заново представились друг другу, Джеймс сказал:
– Как я понял, кто-то из вашей лавки получает и передает сообщения мистеру Шерлоку Холмсу. Мне абсолютно необходимо безотлагательно с ним увидеться. Или поговорить по телефону, если он сейчас здесь.
– Мистер Шерлок Холмс, сэр? – пробился голос мистера Твилла сквозь шум и треск в телефонной линии.
– Да.
– Английский джентльмен, сэр?
– Он самый!
– Нет, он не бывал в лавке с тех пор, как заплатил мне за передачу писем. Он присылает за ними мальчика два-три раза в день.
Джеймс вздохнул и внезапно понял, что, если бы не овладевшее им странное легкомыслие, он не находил бы себе места от необходимости срочно передать Холмсу увиденное и услышанное.
– Хорошо, – сказал он. – Не могли бы вы записать сообщение под диктовку и передать его мистеру Холмсу возможно скорее?
– Как только зайдет его мальчик, сэр.
– Хорошо. Сообщение такое… перо и бумага у вас наготове?
– Держу карандаш над листом.
– Сообщение такое… – Джеймс на мгновение умолк, формулируя. – Сегодня в Вашингтоне я проследил за профессором Мориарти и подслушал… да, да, я буду говорить медленнее.
– Все, можете продолжать. Вы подслушали…
– …подслушал, как Мориарти излагает свои планы на первое мая нескольким… группам. Мне абсолютно необходимо безотлагательно с вами связаться. Я уезжаю поездом завтра… то есть в воскресенье, девятого апреля… во второй половине дня. Нам абсолютно необходимо поговорить до моего отъезда. Подпись: Джеймс. Не могли бы вы любезно прочесть мне записанное вслух?
Твилл прочел. Джеймс поправил некоторые неудачные обороты. Затем связь прервалась. Писателю пришлось повозиться, прежде чем он сумел повесить слуховую трубку на устройство для говорения и взгромоздить всю конструкцию обратно на полку.
* * *
Быть может, сказывался морфин – почти наверняка морфин, – но вечер выдался на памяти Джеймса один из самых приятных. События дня должны были окутать его черной пеленой, но вместо того острые воспоминания о том, как он лежал на высокой балке, о Мориарти, о гангстерах и анархистах, об уличной стычке с грабителями (кровавой стычке, не оставившей и малейшего следа в поведении или на парадном платье Тедди Рузвельта и Кларенса Кинга) впервые за долгие годы наполнили Джеймса радостью и энергией. Он был в свежей рубашке и во фраке.
Хэй сидел во главе стола, направляя беседу и поддерживая ее, если она начинала угасать, чего сегодня почти не случалось. Джеймсу отвели почетное место по правую руку от хозяина, а справа от него сидел старый знакомец Редьярд Киплинг. Джеймс был посаженым отцом невесты, мисс Кэрри Бейлстир, на свадьбе Киплинга в 1892 году в Лондоне. Дружбу укрепляло и то, что каждый из них восхищался литературным талантом другого. Отчего Киплинг, открыто и громко прославлявший Британию в своем творчестве, предпочел жить в Америке, для Джеймса оставалось загадкой.
За Киплингом сидел Генри Адамс, дальше – Тедди Рузвельт. Место напротив Джона Хэя сегодня отвели Огастесу Сент-Годенсу. Джеймс восторгался творениями Сент-Годенса так, что почти не находил слов для выражения своих чувств. На его взгляд, надгробный памятник Кловер Адамс заключал в себе не только высшее совершенство мастерства, но и беспредельную отвагу в том, что не обещал ни надежды, ни вечной жизни, ни «забвения печали»,
[29]
как выразился однажды этот рифмоплет По, а лишь неизбывную скорбь утраты.
Справа от Сент-Годенса по другую сторону стола сидели Кларенс Кинг, доктор Гренджер и Генри Кэбот Лодж по левую руку от Хэя.
Все собравшиеся блистали остроумием, но Киплинг с Рузвельтом (насколько мог судить затуманенный адреналином – и морфином – Джеймс) затмили всех. Двадцатисемилетнего Киплинга, который провел эту зиму в заснеженном Вермонте, шумно поздравляли и хлопали по спине: его жена Кэрри совсем недавно, 29 декабря, родила ребенка. Позже Джеймс напишет: «Киплинг – самый законченный гений (в противовес рафинированному интеллектуалу) из всех, кого мне довелось встречать».
– Чрезвычайно мило со стороны Жозефины было выбрать для появления на свет двадцать девятое декабря, – говорил молодой писатель, – поскольку мой день рождения тридцатого, а Кэрри – тридцать первого. Очень удобно и логично.
Доктор Гренджер, чей нос уже покраснел от выпитого, но дикция оставалась превосходной, спросил, стало ли с прибавлением семейства теплее в «Райском коттедже», как Киплинг назвал их с Кэрри домик под Баттлборо.
– Сама девочка еще так мала, что тепла от нее не много, – рассмеялся Киплинг, – но, когда ходишь взад-вперед всю ночь, пытаясь ее укачать, поневоле согреешься.
Разговор перескакивал с одной темы на другую, однако Генри Джеймс постоянно возвращался мыслями к невероятным событиям сегодняшнего дня и необходимости поскорее сообщить о них Шерлоку Холмсу.
Киплинга и Рузвельта расспрашивали об их любимом клубе «Космос», расположенном на противоположной стороне Лафайет-сквер и объединившем Тейло-хауз и дом Долли Мэдисон. И Киплинг, и Рузвельт были фанатиками дикой природы, а «Космос», самый элитарный и влиятельный мужской клуб Америки, отражал эту их страсть.
– Да, пять лет назад мы и впрямь создали там нашу маленькую организацию под названием «Национальное географическое общество», – говорил Рузвельт.
Киплинг рассмеялся какой-то своей мысли и на просьбу объяснить, в чем дело, сказал:
– Извините. Я просто вспомнил, как Теодор впервые представился клубу с намерением вступить. Двадцать старейших членов разложили на столе в главном зале несколько сот разрозненных ископаемых костей и спросили Теодора, может ли он что-нибудь здесь определить.
