– Может, забыл, когда отправление парохода, – сказал Генри Кэбот Лодж. – Мне он и раньше казался несколько рассеянным.
– Может быть, у него разболелись раны, – предположила юная Хелен.
– А скорее всего, он занялся новым расследованием, – заметил ее отец.
– Ладно, – сказал сенатор Дон Камерон, обнимая за талию свою жену Лиззи, которая тем временем улыбалась Генри Адамсу. – Его общества нам уже хватило с лихвой. А вот вы, Гарри, возвращайтесь поскорее.
Джеймс мотнул головой:
– Если хотите меня видеть, приезжайте в Лондон, Париж или в Италию.
Камерон и Лодж как-то странно переглянулись.
– С той биржевой и банковской паникой, которая, мы думаем, вот-вот разразится, – сказал Генри Кэбот Лодж, – многие лучшие семейства Нью-Йорка, Бостона и Вашингтона переберутся на лето в дешевую Европу, заперев дома и распустив слуг до лучших времен. Года через два-три вернутся. Кто переживет бурю, конечно.
– Прекрати, дорогой! – воскликнула Лиззи, шутливо ударяя мужа по плечу. – Не надо о грустном, пока мы желаем Гарри счастливого пути.
– Это не грустное, если означает, что мы скоро увидимся в Лондоне. – Джеймс приподнял шляпу и зашагал к трапу (пароходный гудок только что дал последний сигнал перед отправлением). – Адье! – крикнул писатель под свист вырывающегося пара.
Эпилог
Генри Джеймс не признавал эпилогов. Он говорил, что в жизни не бывает эпилогов, а значит, их не должно быть и в книгах. Жизнь, как он отлично знал, просто череда событий. В ней нет настоящего подведения итогов и, безусловно, нет занавеса.
Я отношусь к эпилогам так же (и вы, допускаю, тоже), однако в данном случае без него обойтись не удастся.
* * *
К концу путешествия через океан (лайнер «Соединенные Штаты» на следующий день прибывал в Портсмут, но Генри Джеймс собирался плыть дальше – в Геную, чтобы оттуда отправиться поездами в Люцерн, к брату Уильяму) писатель заскучал.
Погода была отличная, море – такое спокойное, что все бывалые пассажиры и даже команда не уставали этому дивиться. Джеймсу не хотелось играть с попутчиками в нарды и другие глупые игры, так что он читал – или в своей комфортабельной каюте, или в комфортабельном шезлонге, укрыв ноги пледом, или за одинокими ленчами. За обедом ему отвели место с важными господами, но все эти важные господа были бизнесменами, так что в разговорах он почти не участвовал, только вежливо слушал и кивал. Мысли его по большей части занимала пьеса и сознание, что он попусту теряет дни, когда мог бы писать.
Был закатный час этого, четвертого дня пути, Джеймс стоял у поручня красного дерева на палубе первого класса, глядел на белый кильватерный след и садящееся в Атлантику солнце. Внезапно он понял, что какой-то пассажир встал слишком близко к нему и тоже оперся на поручень.
– Холмс! – вскричал писатель и тут же оглянулся – не слышал ли кто-нибудь этого нелепого возгласа.
Рука у сыщика была еще забинтована, но уже не на перевязи.
– Как вы здесь очутились? – спросил Джеймс. – Куда едете?
– Если не ошибаюсь, пароход идет в Портсмут, затем в Геную, – спокойно ответил Холмс. С их прошлой встречи он заметно осунулся и побледнел.
– Почему вы не сказали мне…
– Что взял билеты на один с вами пароход? – На губах Холмса мелькнула тень улыбки. – Я рассудил, что вас это известие не обрадует, и счел за лучшее не показываться вам до конца плаванья, сколько бы оно ни продлилось.
– Но где же вы прятались? – спросил Джеймс.
И вновь то же быстрое движение губ, не успевающее превратиться в улыбку.
– Если хотите без прикрас, Гарри, я четверо суток блевал у себя в кабине, пытаясь не орать, как горилла, которую поджаривают на огне.
Джеймс, возмущенный грубостью выражений, на полшага отступил от борта:
– Но плаванье было таким спокойным! Море гладкое, как деревенский пруд. Даже старушек, у которых морская болезнь случается при виде большой чашки чая, и тех ни разу не укачало.
Холмс кивнул, и Джеймс обратил внимание, что, несмотря на вечернюю прохладу, лоб сыщика блестит капельками пота.
– Я решил отказаться от героического лекарства, которое в Америке вводил себе несколько раз за день, – сказал Холмс. – Я упоминал, что оно называется «героин»?
– Нет, – ответил Джеймс. – Я думал, вы… не знаю точно, что я думал.
– Так или иначе, – продолжал Холмс все с той же полуулыбкой, – даже после двух месяцев бросать оказалось зверским мучением. В ближайшее время я, возможно, увижу доктора Ватсона, и он очень бы огорчился, узнав, что я пристрастился к новой отраве.
– Так вы совсем бросили ваше героическое снадобье?
– О да, – ответил Холмс. – Но искать я вас пошел не поэтому.
– Так почему же?
– Потому что, после того как четверо суток меня выворачивало наизнанку, голова у меня внезапно прояснилась, и я понял, отчего последние дни в Америке вы были настолько подавлены.
Джеймс отвел глаза. К горлу подступила горечь.
– Это из-за того, что я сделал, – ответил он наконец. – И я никогда не смогу до конца себя простить.
– А что, по-вашему, вы сделали? – спросил Холмс.
В серых глазах Джеймса блеснула прежняя злость.
– Я убил человека, Холмс. Я выстрелил в человека и убил его. Он был негодяем и заслуживал смерти… но не от моей руки. Я – художник, творец, не… – Он не договорил.
– Значит, я угадал правильно, – сказал Холмс. – Вы рехнулись, Джеймс. Вам надо было не убегать после всех неприятностей, а пойти на совещание с Драммондом, Райсом и другими.
– О чем вы, Холмс?
Сыщик поднял перевязанную правую руку:
– Ваш выстрел никого не убил, Джеймс. Пуля прошла через рукав Лукановой рубашки… и, возможно, заставила его вздрогнуть, что спасло мне жизнь… затем царапнула мне ладонь и усвистела в озеро. Вы… никого… не… убили.
Джеймсу хотелось плакать от облегчения, голова кружилась так, что его почти мутило, однако он только стиснул поручень и стал смотреть на садящееся солнце.
– И еще, – продолжал Холмс, – закончив мое маленькое приключение с избавлением от зависимости, я вспомнил, что не рассказал вам о двух важных телеграммах, которые получил в Нью-Йорке незадолго до отплытия.
Он вынул из нагрудного кармана две телеграммы.
Джеймс, хоть и чувствовал, что впервые за несколько недель может вдохнуть полной грудью, приготовился слушать с некоторой опаской.
– Первая от нашего общего друга агента Драммонда и предназначена исключительно для сведения. – Холмс перевязанной рукой неловко развернул телеграмму и зачитал:
ИЗВЕЩАЮ ЧТО ИРЭН АДЛЕР БЕЖАЛА ИЗ ЛАЗАРЕТА КОЛУМБОВОЙ ВЫСТАВКИ НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ВАШЕГО ОТЪЕЗДА ТЧК ГВАРДЕЙЦЫ ОБНАРУЖИЛИ ЧТО ОНА ОБРЕЗАЛА СЕБЕ ВОЛОСЫ НАД РАКОВИНОЙ ВЕРОЯТНО КОРОТКО ТЧК ОХРАНЯВШЕГО ЕЕ ГВАРДЕЙЦА НАШЛИ В ПЛАТЯНОМ ШКАФУ СВЯЗАННОГО БЕЗ ВЕРХНЕЙ ОДЕЖДЫ И С КЛЯПОМ ВО РТУ ТЧК ВОЗМОЖНО АДЛЕР БЕЖАЛА В ФОРМЕ КОЛУМБОВА ГВАРДЕЙЦА ПОД ВИДОМ МУЖЧИНЫ ТЧК ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ЖЕНЩИНЫ С ЛЕВОЙ РУКОЙ НА ПЕРЕВЯЗИ ТЧК ОНА МОЖЕТ БЫТЬ ВООРУЖЕНА И ЧРЕЗВЫЧАЙНО ОПАСНА ТЧК ДРАММОНД
