– Я читал, что юные далай-ламы по большей части умирают, так и не начав править, – сказал Джон Хэй.
– Верно, – ответил Сигерсон. – Далай-ламы с девятого по двенадцатого умерли в детстве или в юности. Многие полагают, что их убили властолюбивые регенты. Предыдущего далай-ламу, двенадцатого, раздавил во сне рухнувший потолок спальни, – безусловно, это было подстроено.
– Матерь Божия, – прошептал Кинг.
– Одно из немногих религиозных понятий, которое тибетский буддизм не признает в той или иной форме, – без явной иронии произнес Сигерсон.
– Можно ли поинтересоваться, о чем вы беседовали с тринадцатым далай-ламой? – почтительно спросил Джон Хэй.
– О природе реальности, – ответил Ян Сигерсон – Сигурдсон.
* * *
Воллебеки ушли первыми. В просторном вестибюле красного дерева, за рукопожатиями, они несколько раз повторили, что вечер был замечательный.
Когда Кларенс Кинг попросил слугу принести его плащ, шляпу и трость, Сигерсон, к изумлению Джеймса – и, видимо, всех остальных, – сказал:
– Джентльмены, могу я попросить вас в кабинет мистера Хэя для очень короткого разговора?
В кабинете было по-прежнему очень жарко и пахло чадом, хотя слуги уже убрали громоздкий проектор и экран.
– Я спешу, – проворчал Кинг. – Завтра, до отбытия в Мексику, мне надо съездить в Нью-Йорк…
– Это займет не больше секунды, – сказал Сигерсон.
Он с некоторой бесцеремонностью закрыл за собой дверь в кабинет.
– Мне необходимо поговорить со всеми вами завтра в десять утра, – продолжал Сигерсон голосом, какого Джеймс еще от него не слышал. То был тон безусловного приказания или, по крайней мере, нечто очень близкое. – Мистер Хэй, могу ли я еще раз злоупотребить вашей любезностью и назначить встречу в вашем кабинете?
– Я… э-э… в понедельник у меня… Ладно. Если это ненадолго.
– Ненадолго, – подтвердил Сигерсон.
– Невозможно, – сказал Кларенс Кинг. – Я уезжаю полуденным поездом в Нью-Йорк и…
– Мистер Кинг, – негромко произнес Сигерсон, – я не просил бы вас вернуться, не будь это исключительно важно. Можно так выразиться, речь о жизни и смерти. И касается вашего друга мистера Генри Адамса.
Хэй с Кингом переглянулись, и Джеймс почти готов был вообразить, что между старыми друзьями есть нечто вроде телепатии.
– Черт побери! – прорычал Кинг. – Если это касается Адамса, нечего тут темнить! Выкладывайте все сразу.
– Сожалею, но смогу это сделать лишь завтра в десять утра, – сказал Сигерсон. – Как я понял, миссис Хэй в доме не будет, так что нас никто не побеспокоит. Даете ли вы твердое обещание прийти?
– У меня тоже были планы… – начал Генри Джеймс, но тут же умолк под орлиным взглядом Сигерсона. Норвежец совершенно явно был сумасшедшим, и писатель решил, что безопаснее подыграть ему вместе с остальными, чем принять на себя всю ярость безумца.
Джон Хэй, Генри Джеймс и Кларенс Кинг (последний – с большой неохотой) пообещали быть здесь завтра в десять.
– Спасибо, – сказал Ян Сигерсон и открыл дверь кабинета, словно давая им всем свободу, но лишь на время.
Глава 18
Они собрались у Хэя точно к десяти часам и сели на те же места, что и вчера: Джон Хэй – за свой большой стол, Кларенс Кинг и Генри Джеймс – в кожаные кресла с высокой спинкой по обе стороны стола, по-прежнему развернутые к книжным шкафам, где раньше висел экран. Кинг ворчал. Хэю было явно неловко, что все это происходит в его доме. Всемирно известный мастер слова Генри Джеймс держал рот на замке.
В десять минут одиннадцатого Кинг сказал:
– Какого черта? Этот наглый норвежец приказывает нам… приказывает, как мальчишкам!.. быть здесь ровно в десять, а сам не является? Я влеплял пощечины за меньшее.
– Бенсон сообщил мне, что Сигерсон сегодня вышел из дому очень рано. Очень, – сказал Хэй. – И еще что при нем был саквояж.
– Серебряные ложки пересчитали? – спросил Кинг.
Джеймс усилием воли заставлял себя молчать. Он заглянул к Сигерсону в восемь утра и застал комнату пустой. Первым его порывом было тоже уложить вещи и сбежать. Затем он сообразил, что в отсутствие самозванца сумеет как-нибудь уладить все с Джоном и Кларой. Может быть, даже и с Кингом. Главное – чтобы сумасшедший не вернулся.
В четверть одиннадцатого все трое встали.
– Не вижу необходимости… – начал Хэй.
– Если он воображает… – начал Кинг.
Джеймс одернул жилет и попытался привести мысли в порядок.
В кабинет вошел незнакомец и закрыл за собой дверь.
Даже Генри Джеймс, видевший его в этом обличье всего несколько лет назад, не сразу признал Шерлока Холмса. Норвежский маскарад преображал англичанина больше, чем Джеймс раньше осознавал. Теперь Холмс был в подобающем английском костюме. Волосы стали гораздо светлее и реже, чем у Сигерсона, исчезли усы и актерская мастика, менявшая форму носа. Новый Сигерсон – Холмс выглядел куда худощавей: острые скулы, глубокие тени, орлиный нос, выступающий подбородок и пронзительные глаза.
– Садитесь, джентльмены. – Норвежский акцент совершенно исчез. Холмс снова говорил как англичанин из хорошего общества. – И спасибо вам, что пришли.
– Кто… – начал Джон Хэй.
– Да кто вы… – сказал Кларенс Кинг.
Холмс жестом попросил их сесть.
– Все здесь, за исключением мистера Джеймса, которому известна некоторая доля правды, в последние несколько дней знали меня как Яна Сигерсона. Мое настоящее имя – Шерлок Холмс. Я сыщик-консультант. До последних двух лет я проживал в Лондоне. Я ездил в Непал в девяносто первом, а теперь нахожусь в Вашингтоне по поручению британского правительства и в жизненных интересах правительства Соединенных Штатов Америки.
Поднялся гомон. Кларенс Кинг орал так, что в конце концов слуги постучали в дверь и спросили, все ли в порядке. Хэй отослал их прочь. Только Джеймс продолжал сидеть. Несколько мгновений он был как под наркозом, полностью обездвижен, и за это время успел убедить себя, что либо умер, утонул в Сене в ту воскресную ночь, либо глубокая меланхолия, погнавшая его во Францию и к Сене две недели назад, перешла в сумасшествие. Сумасшествие было единственным логическим объяснением тому, что он испытывал сейчас.
«Но чье это сумасшествие – мое или Сигерсона – Холмса?»
Холмс дождался, когда возмущение уляжется и хотя бы Джон Хэй сядет в кресло. Кларенс Кинг расхаживал по кабинету, сжав руки в кулаки, на его обычно дружелюбном лице застыл пугающий оскал.
– Весной девяносто первого Эдвард Хупер – вам всем он известен как Нед – нанял меня расследовать обстоятельства смерти его сестры в восемьдесят пятом и то, что в каждую годовщину этого события он – как и вы все – получал вот это. – Холмс вытащил из твидового кармана не одну, а целых шесть карточек с отпечатанной надписью «ее убили» и передал стопку Джону Хэю, на чьем лице изумление почти мгновенно сменилось выражением шока.
