Холмс издал тот резкий, лающий звук, который заменял ему смех.
– О нет, мой дорогой Джеймс! Однако владелец лавки перешлет ваше сообщение с посыльным или телеграфом на мой новый адрес. По причинам, ведомым лишь американцам, табачная лавка открыта круглые сутки, так что обращайтесь в любое время.
Джеймс кивнул, сунул карточку в бумажник, убрал бумажник обратно в карман и уже снова собирался встать, когда в дверях появилась миссис Стивенс. С нею был мальчишка.
– У него для вас сообщение, мистер Джеймс. – Она сделала паузу и добавила (быть может, прочтя выражение на лице Джеймса): – Я его знаю. Это Томас. Он носит записки между лучшими домами на Лафайет-сквер. Если вы захотите послать ответ, можете без опаски доверить его Томасу – он доставит вашу записку по адресу и не прочтет по дороге.
Джеймс кивнул. Последние слова, видимо, означали, что Томас не умеет читать.
Он подозвал мальчишку, взял у него сложенный листок и развернул. Записка была написана на почтовой бумаге Джона Хэя.
Дорогой Гарри!
Если вам удобно заглянуть сегодня на чай – примерно в 17:15, – я был бы рад обсудить с вами важное (и, возможно, спешное дело). Жду встречи.
Ваш покорный слуга
Джон Хэй.
P. S. Пожалуйста, не сообщайте о вашем визите мистеру Холмсу. Это очень важно! Дж. Х.
Миссис Стивенс предусмотрительно захватила с собой блокнот, на случай если Джеймс захочет ответить. Прикрывая записку от Холмса, тот написал Хэю, что придет ровно в 17:15, подумав при этом, что время указано как-то уж чересчур точно. Впрочем, Хэй приучился быть пунктуальным, еще когда служил секретарем у президента Авраама Линкольна.
Джеймс протянул мальчишке записку и монетку, добавив:
– Отдай в руки тому, кто прислал это сообщение, сынок.
Томас, может, и не умел читать, но глаза у него были умные. Он кивнул.
– О, вам незачем давать ему деньги, мистер Джеймс, – сказала миссис Стивенс. – Я уверена, отправитель уже заплатил.
– Не важно, – ответил Джеймс и махнул Томасу рукой – беги, мол.
И тут дочка миссис Стивенс, явно ошарашенная таким наплывом посыльных, впустила в комнату еще двоих.
Один был примерно тех же лет, что и Томас, только одет похуже, другой – парнишка лет восемнадцати в форме «Вестерн Юнион».
– Сообщение для мистера Холмса, – сказал маленький оборванец.
– Телеграмма для мистера Холмса, – сказал парнишка постарше.
Джеймс по-прежнему был убежден, что встает и уходит, однако из чистого любопытства оставался сидеть. После того как Холмс переедет – бог весть куда! – они могут больше не увидеться. Все мучительные загадки последних двух недель останутся неразъясненными.
Сыщик воткнул окурок в середину яичного желтка, и Джеймс отвернулся, чтобы совладать с рвотным позывом.
Холмс быстро прочел телеграмму, положил ее на стол рядом с салфеткой и сказал парнишке из «Вестерн Юнион»: «Ответа не будет». Тот взял под козырек и вышел. Холмс взял записку у оборванца, прочитал ее, придвинул блокнот, в котором Джеймс только что писал ответ, и проговорил:
– Я вернусь через минуту – только провожу нашего юного Меркурия до двери и черкну записку.
Миссис Стивенс и ее дочь уже ушли. Телеграфный посыльный ушел. Джеймс остался в комнате один. Он отчетливо слышал шаги Холмса и второго посыльного в прихожей, затем скрип дверной петли, когда оба вышли на крыльцо. Мерзкий окурок по-прежнему торчал из середины растекающегося желтка.
Рядом с тарелкой лежала забытая Холмсом телеграмма.
«Нет, – думал Джеймс. – Ни в коем случае».
Он встал, как будто собираясь идти в свою комнату, но повернул не влево, к лестнице, а вправо и левой рукой раскрыл телеграмму.
УИГГИНЗ-ВТОРОЙ СЕГОДНЯ БЛАГОПОЛУЧНО ПРИБЫЛ НЬЮ-ЙОРК ТЧК СКОТЛЕНД-ЯРД ЗПТ НАША И ФРАНЦУЗСКАЯ РАЗВЕДКИ СООБЩАЮТ СЕТЬ МОРИАРТИ ПРИВЕДЕНА ДЕЙСТВИЕ ПАРИЖЕ БЕРЛИНЕ ПРАГЕ РИМЕ БРЮССЕЛЕ АФИНАХ ЛОНДОНЕ БИРМИНГЕМЕ НЬЮ-ЙОРКЕ ЧИКАГО И ВАШИНГТОНЕ ТЧК МЕСТОПРЕБЫВАНИЕ ЛУКАНА АДЛЕРА ПОСЛЕДНИЕ ПЯТЬ НЕДЕЛЬ НЕИЗВЕСТНО ТЧК БУДЬ ОЧЕНЬ ОСТОРОЖЕН ТЧК МАЙКРОФТ
Джеймс торопливо опустил отогнутый верхний край телеграммы и, уже идя к лестнице, услышал быстрые шаги Холмса сперва по дощатому полу, потом по коврику в прихожей. Он стоял на первой ступеньке, занеся ногу на вторую, когда Холмс стремительно вошел в комнату. Сыщик заметил телеграмму, сложил ее и сунул в карман, не выказывая никаких опасений, что Джеймс мог ее прочесть.
– Так, значит, вы идете к себе в комнату, – сказал Холмс.
– Боже, Холмс! – воскликнул Джеймс, чувствуя потребность поставить этого псевдоджентльмена на место. – Ваши дедуктивные способности… как вы догадались?
Холмс не обиделся и не смутился, только вновь издал короткий лающий смешок, поднял трость – в которой, как знал Джеймс, была спрятана шпага – и сказал:
– Что ж, счастливо оставаться. Впрочем, я убежден, что недолгое время спустя наши пути пересекутся вновь.
– Я думаю очень скоро отплыть назад в Англию, – ответил Джеймс, сам не понимая, отчего так сказал, поскольку вовсе не строил таких планов. Он рассеянно тронул жилетный карман, где, словно опухоль, постоянно ощущалась табакерка с прахом сестры Алисы.
– А, в таком случае мы, возможно, больше не увидимся, – ответил Холмс.
Почти весело, почти беспечно, как с внутренней досадой отметил Джеймс.
– Та-та, – сказал Холмс, повернулся и стремительно вышел из комнаты, насвистывая мотивчик, показавшийся Джеймсу смутно знакомым. Что-то, что он слышал в мюзик-холле на Друри-лейн.
Хлопнула входная дверь, а Джеймс все стоял, занеся ногу на вторую ступеньку, словно обращенный в камень взглядом горгоны Медузы. Хуже того, он осознал, что ждет, когда Холмс вернется объявить, что передумал и никуда не уезжает.
Миссис Стивенс вернулась убрать посуду и увидела Джеймса, который застыл как в столбняке со странным выражением лица.
– Все в порядке, мистер Джеймс? Вам ничего не нужно?
– Все замечательно, миссис Стивенс. Я просто иду к себе в комнату поработать. Доброго дня, мэм.
– И вам доброго дня, мистер Джеймс.
Она вытянула шею, наблюдая, как он поднимается по крутым ступенькам. Как будто Холмс… или Майкрофт… или Мориарти… или Лукан Адлер… нанял ее за ним следить.
* * *
Джеймс приготовился постучать в парадную дверь Хэев – вернее, занес кулак, чтобы постучать, потом все же решил нажать кнопку новомодного электрического звонка – ровно в пятнадцать минут шестого. У него выдались трудные утро и день. Он пытался писать – набрасывать карандашом в блокноте новую пьесу, которую пообещал популярному актеру Джорджу Александру, – однако пансион миссис Стивенс, пусть и тихий, все же оставался пансионом. Домашние звуки, громкие разговоры с работниками и умственно отсталой дочерью, восклицания двух потенциальных жильцов, осматривающих бывшую комнату Холмса, даже то, как миссис Стивенс напевала себе под нос, гладя белье в комнатке рядом с кухней или развешивая стирку под открытым окном Джеймса (дождь как раз закончился), – все отвлекало взвинченного писателя от пьесы. Раз сто за этот день он бессознательно касался табакерки в жилетном кармане и думал, что делать дальше. Отправиться прямиком в Англию? Поехать на семейный участок кладбища в Кембридже под Бостоном и похоронить наконец последнюю горстку Алисиного праха? Присоединиться к Уильяму и его семье во Флоренции, в Женеве или где там они сейчас? Он мог разговаривать с Уильямом – порой. Вернее, редко. По правде сказать, почти никогда.
