– Андре! Что ты такое говоришь? Это возмутительно!
– Отвратительно! – подхватил ее дядюшка.
– Я только хотел спросить, о чем с вами разговаривал принц? Об ужасах прошедшей недели? О судьбе короля, своего брата?
– Нет.
– Тогда о чем же? О чем?
– Я толком не запомнила. Он говорил о… Ах, да ни о чем. Принц был очень любезен, пожалуй, даже льстив… Он говорил… О чем говорит галантный кавалер, беседуя с дамой? Обо всяких пустяках. Кажется, так и было.
– Вам кажется! – мрачно повторил Андре-Луи. Скулы и нос по-волчьи выдавались на его узком лице. – Вы дама и не раз вступали в беседу с галантными кавалерами. Они вели себя так же?
– Ну… приблизительно. Андре, что у вас на уме?
– Да, во имя всего святого – что? – рявкнул господин де Керкадью.
– Ничего. Просто я считаю, что в такое время Месье мог бы найти и другие занятия, нежели галантные беседы с дамами.
– Вы выводите меня из терпения, – не выдержал господин де Керкадью. – Когда первое потрясение от услышанного прошло, его высочество успокоился. Да и о чем ему тревожиться? Через месяц союзники войдут в Париж и освободят его величество.
– Если до того эта провокация не вызовет возмущение народа и народ не убьет Людовика. Вот о чем следовало бы тревожиться его брату. Как бы то ни было, я считаю, что Алина не должна принимать лестное предложение оказаться в кругу придворных дам, включающем госпожу де Бальби.
– Но, ради бога, Андре! – вскричал сеньор де Гаврийяк. – Как мы можем отказаться? Ведь это не предложение, это назначение.
– Ее высочество не королева. Пока.
– Здесь она на положении королевы. Месье – регент de posse,
[186]
а вскоре может стать им и de facto.
[187]
– Значит… – медленно, запинаясь, выговорил Андре, – значит, вы не откажетесь от этого назначения?
Алина грустно посмотрела на него, но ничего не сказала. Андре резко поднялся и снова подошел к окну. Став возле него, он подавленно глядел на заунывный дождь и барабанил пальцами по раме. Де Керкадью, хмурый и раздосадованный, хотел было что-то сказать, но Алина жестом остановила его.
Она встала, подошла к Андре-Луи, обвила его шею затянутой в кисею рукой и, притянув к себе его голову, прижалась к нему щекой.
– Андре! Ну почему ты иногда такой глупый? Неужели ты ревнуешь меня к Месье? Это же нелепо!
Ощутив ее ласку, Андре-Луи смягчился. Их помолвка состоялась всего неделю назад, и каждое ее прикосновение, благодаря новизне и остроте чувств, казалось ему упоительным.
– Моя дорогая, ты так много для меня значишь, что я постоянно за тебя боюсь. Меня пугает этот двор, где испорченность стала едва ли не предметом гордости, и то, какое влияние он может оказать на твою жизнь.
– Но я и раньше жила при дворе, – напомнила ему Алина.
– То было в Версале, но здешний двор не Версаль, хотя и притворяется им изо всех сил.
– А мне ты уже не веришь?
– Ах, что ты! Конечно, я тебе верю!
– Тогда в чем же дело?
Андре-Луи, хмурясь, пытался найти слова, способные выразить то, что он чувствовал, но так и не сумел.
– Не знаю, – признался он. – Наверное, любовь превратила меня в перепуганного глупца.
– В таком случае оставайся им подольше, – со смехом сказала Алина и поцелуем в щеку положила конец спору.
В тот же день мадемуазель де Керкадью приступила к своим почетным обязанностям, и, когда господин де Керкадью с крестником, прибыв в Шенборнлуст, смешались с толпой придворных в той же бело-золотой приемной зале, Алина, очаровательное видение в кораллового цвета тафте с серебряной тесьмой, рассказала им о любезном приеме, который оказала ей графиня Прованская, и о снисходительности Месье.
– Между прочим, Андре, он расспрашивал меня о тебе.
– Обо мне? – насторожился Андре-Луи.
– Ты вчера возбудил его любопытство. Он спросил, какие отношения нас связывают. Я рассказала о нашей помолвке. Он, кажется, удивился, и тогда я поведала ему твою историю: как ты когда-то представлял своего крестного в Генеральных штатах Бретани и проявил себя там как самый блестящий защитник дворянства; как убийство твоего друга, Филиппа де Вильморена, склонило тебя на сторону революционеров; как в конце концов ты пожертвовал своими убеждениями и своим положением ради нашего спасения и вывез нас из Франции. Он выслушал все это с большой благосклонностью, Андре.
– Это он так сказал?
Алина кивнула.
– Он сказал, что ты ведешь себя решительно и он считает тебя храбрым и упорным.
– Он хотел сказать, что я дерзок и не знаю своего места.
– Андре! – с упреком произнесла Алина.
– И он прав. Я действительно его не знаю и не хочу знать, пока оно не стоит того, чтобы им гордиться.
К собеседникам спокойной, уверенной походкой приблизился высокий худощавый господин в черном, лет тридцати пяти на вид. Его прорезанные глубокими морщинами щеки были впалыми, как порой случается при отсутствии зубов. Вкупе с близко посаженными глазами это придавало его не лишенному привлекательности лицу несколько зловещее выражение. Подошедший объявил, что хотел бы познакомиться с господином Моро. Алина представила его как господина графа д’Антрега
[188]
– к тому времени имя этого смелого, решительного агента роялистов и прожженного интригана уже пользовалось широкой известностью.
Алина и Андре-Луи завели с графом учтивую беседу, которую прервало появление графини Прованской. Подойдя к ним, она с глупой, фальшивой улыбкой игриво упрекнула мужчин в том, что они отвлекают молодую фрейлину от новых обязанностей, и увела девушку с собой. Но господин граф и Андре недолго оставались вдвоем. Минуту-другую спустя они увидели, как к ним не спеша направляется граф д’Артуа, тридцатипятилетний красавец столь изящного телосложения, что трудно было поверить в его принадлежность семейству, из которого вышли его дородные братья, король Людовик и граф Прованский.
Господина д’Артуа сопровождала свита из нескольких человек. Двое были облачены в богатые камзолы с золотым шитьем и алыми воротниками – мундиры личной гвардии графа. В числе прочих лиц Андре-Луи заметил презрительно-насмешливую физиономию господина де Баца, встретившего его беглой, но дружеской улыбкой. Подошел и напыщенный господин де Плугастель, который приветствовал молодого человека сухим кивком.
