Граф д’Артуа с учтивой серьезностью выразил удовлетворение счастливыми обстоятельствами, что привели сюда господина Моро. После комплиментов графа в беседу снова вступил господин д’Антрег. Андре-Луи заподозрил, что весь разговор заведен с каким-то умыслом. Д’Антрег пустился в подробные расспросы о положении дел в Париже и о ближайших планах революционеров.
Андре-Луи отвечал правдиво и обстоятельно, не испытывая неприятного чувства, будто он предает единомышленников. Он полагал, что сообщаемые им сведения способны повлиять на ход событий не больше, чем прогнозы предсказателей погоды – управлять стихиями. Искренность Моро заставила его слушателей думать, что он готов служить делу монархистов, и граф д’Артуа не преминул похвалить молодого человека:
– Господин Моро, позвольте мне выразить радость оттого, что человек ваших способностей понял наконец свои заблуждения и сделал правильный выбор.
– Как это ни прискорбно, дело вовсе не в моих заблуждениях, – ответил тот.
Сухость ответа удивила собравшихся.
– Тогда чем же вызвано ваше решение? – столь же сухо осведомился брат короля.
– Безответственностью людей, долгом которых было исполнение конституции, обретенной с таким трудом. Они не имели права выпускать власть из своих рук, нельзя было позволять, чтобы она попала в руки негодяев, которые, заручившись поддержкой всякого сброда, используют ее для достижения собственных корыстных целей.
– Стало быть, вы обратились лишь наполовину, господин Моро? – задумчиво произнес его высочество и вздохнул. – Жаль. На мой взгляд, разница между двумя партиями черни очень незначительная. Я собирался предложить вам должность в войсках, но, поскольку их целью является умиротворение любого сброда без разбора, включая и ваших друзей – поборников конституции, я не стану огорчать вас таким предложением.
Он резко повернулся на каблуках и удалился. Его свита последовала за ним, за исключением Плугастеля и де Баца. Господин де Плугастель сразу дал понять, что хочет высказать порицание.
– Вы поступили неблагоразумно… – начал он с мрачным самодовольством.
– Приехав в Кобленц, сударь? – быстро уточнил Андре-Луи.
– Нет, избрав этот тон в разговоре с его высочеством. Это… недальновидно. Вы погубили свое будущее.
– А-а. Ну, мне не привыкать.
Принимая во внимание то, что Андре-Луи совсем недавно погубил свое революционное будущее и что одной из тех, ради кого он это сделал, была госпожа де Плугастель, выпад, содержавшийся в его словах, был хотя и скрытым, но весьма ощутимым. Господин де Плугастель слегка смутился и поспешил сбавить тон:
– О, конечно, конечно, сударь. Всем нам известно ваше благородство, но сейчас… Сейчас не имело смысла вести себя так вызывающе. Немного такта, чуть больше сдержанности, вы могли бы…
Андре-Луи посмотрел на него в упор.
– Я проявляю сдержанность прямо сейчас, сударь.
Он недоумевал, почему муж его родной матери вызывает в нем столь сильную неприязнь. Первой же мимолетной встречи с ним оказалось достаточно, чтобы Андре-Луи понял и простил неверность госпожи де Плугастель этому человеку. Скучный, напыщенный, ни разу в жизни не отступивший от принятых в обществе стереотипов, раб чужих мнений, чуравшийся всякой независимой мысли, Плугастель не мог претендовать на истинную привязанность женщины. Удивительным было не то, что госпожа де Плугастель вступила в любовную связь, а то, что эта связь осталась единственной. По-видимому, подумал Андре-Луи, это свидетельствует о врожденной душевной чистоте его матери.
Между тем господин де Плугастель напустил на себя чрезвычайно нелепый вид оскорбленного достоинства.
– Я подозреваю, сударь, что вы надо мной смеетесь. Я слишком многим вам обязан и не вправе возмущаться. Вам следует помнить об этом, сударь, следует помнить. – Свое негодование он подчеркнул поспешным уходом.
– Неблагодарное это занятие – давать советы, – иронически заметил барон де Бац.
– Слишком неблагодарное, чтобы предаваться ему без приглашения.
Де Бац опешил, пристально посмотрел на собеседника, потом от души рассмеялся.
– А вы за словом в карман не лезете. Временами, как, например, сейчас, ваши реплики даже чересчур стремительны. Но излишняя стремительность порой так же вредна, как и излишняя медлительность, – будучи учителем фехтования, вы должны это знать. Секрет успеха в жизни, как и в обращении со шпагой, – в умении улучить момент.
– Многозначительное замечание, которое тоже смахивает на совет, – сказал Андре-Луи.
– Ну нет, советов я давать не собирался. Я никогда их не даю, если не уверен, что их примут с благодарностью.
– Надеюсь, вы не обманываетесь.
– Право слово, я на это надеюсь тоже. А вы опасный человек. Вы ухитряетесь так повернуть любой разговор, что он неизбежно приводит к ссоре. Мне это нравится.
– Едва ли это нравится другим. Так вы хотите ссоры, господин де Бац?
– О! Вовсе нет, уверяю вас. – Гасконец улыбнулся. – Однако я хотел спросить о другом. Из вашей беседы с господином д’Артуа я заключил, что вы все-таки монархист. Я прав?
– В той мере, в какой меня вообще можно кем-то назвать, в чем я порой сомневаюсь. Конечно, я сотрудничал с людьми, стремившимися дать Франции конституцию и учредить конституционную монархию по английскому образцу. И в этом не было ничего враждебного королю. Более того, его величество всегда открыто одобрял эту идею.
– Да, и тем вызвал неудовольствие своих братьев и аристократии, – подхватил барон. – И вот около тридцати тысяч поборников абсолютизма и дворянских привилегий эмигрировали из страны и основали здесь новый двор. Французский трон сегодня напоминает папский престол тех времен, когда у католиков было две столицы: одна в Риме, а другая в Авиньоне. Вы враг абсолютизма и даже не считаете нужным это скрывать, а Кобленц – его оплот, так что вам здесь нечего делать. По сути, именно это и сказал вам господин д’Артуа. Только, согласитесь, в нынешние времена способному и предприимчивому молодому человеку негоже оставаться в стороне от происходящего. А монархисты в настоящий момент дожидаются своего часа.
Барон выдержал паузу, испытующе глядя в глаза Андре-Луи.
– Пожалуйста, продолжайте, сударь.
– Вы очень любезны, сударь.
Господин де Бац огляделся. Они стояли посреди залы, их огибал поток фланирующих придворных. Справа, у огромного, облицованного мрамором камина сидел, лениво развалившись в кресле, Месье, облаченный в темно-синий костюм, со сверкающей бриллиантовой звездой на груди. Принц праздно тыкал металлическим наконечником трости во внутреннюю сторону своей левой туфли и развлекал дамское общество беседой, чересчур веселой и оживленной для этих трагических дней. Смех принца то и дело прокатывался по зале – громкий, безудержный смех глупца, подобный тому, которым его брат Людовик XVI некогда оскорбил тонкие чувства маркизы де Лаж.
[189]
Тонкий слух Андре-Луи уловил в этом смехе фальшь, и он подумал, что не следует доверять уму и сердцу человека, который так смеется. В центре кружка, между графиней де Бальби, герцогиней де Келюс и графиней де Монлеарт, Андре-Луи с досадой заметил Алину. Его невесте явно льстила благосклонность августейшего принца, который то и дело задерживал на ней довольный взгляд.
