Шабо в явной растерянности продолжал пожирать Андре-Луи глазами. После минутного молчания он залпом осушил бокал. Видя, что он колеблется, де Бац принялся развивать преимущество:
– Вы предубеждены, гражданин депутат, потому что неверно нас поняли. Вы вообразили, что мы просим вас об услуге, тогда как на самом деле это мы оказываем ее вам.
– Так вот оно что! – ахнул Юний. – Наш славный Шабо решил, что мы злоупотребляем священным долгом гостеприимства, чтобы добиться от гостя помощи. Ах, Франсуа! Вы ужасно к нам…
– Оставим это, – неожиданно вмешался Андре-Луи. – Если Шабо так все воспринимает, мы не должны на него давить. Сегодня же вечером я повидаюсь с Жюльеном. Он поблагодарит меня за шанс, от которого Шабо отказался.
Шабо не на шутку встревожился.
– Вы чересчур торопитесь! – жалобно воскликнул он. – Вы пришли к решению, хотя мы даже не успели ничего обсудить. Неужто вы воображаете, что я стану сомневаться, требовать ли отмены запрета, если отчетливо увижу, что он противоречит интересам нации? Мы должны поговорить на эту тему еще, Моро. Изложите мне ваши доводы подробнее. А пока я поверю вам на слово, что они так весомы и убедительны, как вы утверждаете.
Все присутствующие шумно одобрили такое решение и поздравили с ним Шабо. По этому случаю всем налили еще вина и, пока гражданин депутат потягивал божественный напиток, пустились в разговоры о философии и Освобождении Человека, об избавлении мира от ярма деспотизма, под которым корчится в муках человечество, и о прочей утопической чепухе, ввергшей Францию в пучину террора, голода и нищеты.
Все это было очень трогательно. Шабо под влиянием вина и речей едва не прослезился над бедами ближних. Это, однако, не помешало ему бросать томные взгляды в сторону робкой Леопольдины. Девушка представлялась ему похожей на молоденькую серую куропатку. Такая юная, такая застенчивая, такая нежная! Лакомый кусочек для апостола Свободы, для патриота, который в своем альтруизме и самоотвержении готов был брести сквозь грязь и кровь ради спасения мира.
Глава XXVI
Триумф Шабо
– Думаю, теперь вы будете мне доверять, Франсуа.
Андре-Луи и Шабо стояли в вестибюле дворца Тюильри – передней зале Конвента, – у подножия широкой лестницы, по которой год назад текла кровь, смывшая грехи деспотизма с бывшего обиталища угнетателей и сделавшая его дворцом освободителей нации. Они расположились в тени статуи Свободы, символа юной Республики, попирающей мерзости дряхлой тирании.
В то утро Шабо взошел на трибуну, чтобы потребовать отмены декрета против корсаров. Андре-Луи принял участие в подготовке его речи. Это выдающееся творение воплотило в себе всю страсть Шабо к обличениям. Он заклеймил позором всех, кого только можно было заклеймить: реакционеров и иностранных агентов внутри страны, иностранные державы, все еще задыхавшиеся под гнетом тирании, правительства враждебных государств, которые вооружали порабощенный народ и вели его войной на детей Разума и Свободы. Бывший капуцин объявил священным долгом всех патриотов борьбу с гидрой деспотизма, где бы она ни поднимала свои чудовищные головы. Ее необходимо разить в любое уязвимое место, обескровить до предела, дабы ее мерзкое туловище не простиралось больше над измученным миром, а ее зловонное дыхание не отравляло многострадальное человечество. Эта благородная миссия по претворению в жизнь принципа всеобщего братства являлась одновременно и актом самозащиты. Возражать против нее могли только подлые реакционеры и притаившиеся изменники. Он, Шабо, был бы рад таким возражениям, ибо они раскрыли бы тех, чьи головы созрели для национальной косы.
Эта страшная угроза подавила в зародыше все возражения со стороны коллег-депутатов.
Шабо меж тем продолжил речь. Он отметил уязвимость врагов на море. Корабли Бурбонов, правивших Испанией и Неаполитанским королевством и поддерживавших деньгами французских отпрысков своего дурного рода, постоянно курсировали по Средиземному морю. Плавали там и австрийцы – еще одна угроза берегам Франции. Еще более коварными были бороздившие эти воды папские суда с прислужниками Церкви на борту – Церкви, чьи тлетворные доктрины столетиями держали души людей в рабстве. Чтобы пойти на этих врагов войной, чтобы повести против них крестовый поход (если можно воспользоваться этим зловещим образом для описания столь возвышенной и благородной цели), группа просвещенных патриотов, чьим первейшим побуждением было радение о Республике, снарядила, вооружила и укомплектовала экипажами флотилию судов. Но эти корабли так и остались стоять в порту. Конвент решил, что их целью является грабеж, а грабеж – деяние антиобщественное и не заслуживает одобрения со стороны просвещенной Республики. О, сколько софистики в подобных рассуждениях! Как ловко в них использована тень зла, чтобы скрыть благодатную суть! Вот какой вред могут принести даже движимые наилучшими намерениями люди, которым узость взглядов мешает видеть полную картину происходящего.
Остальная часть этой пламенной речи была выдержана в том же духе. Под конец Конвент до такой степени устыдился принятого им ранее закона, что готов был обвинить Делоне, который ему этот закон навязал. Но Делоне, почуявший, куда ветер дует, упредил инвективы депутатов, выступив с искренним признанием своей ошибки, едва только стих гром аплодисментов в адрес Шабо. Шумное одобрение высказывали не только законодатели, но и заполонившие галереи представители секций – мужчины и женщины из низов, парижский сброд, который со времен падения Жиронды регулярно стекался в зал заседаний, чтобы приглядывать за народными представителями и следить, надлежащим ли образом исполняют они свои обязанности.
Никогда еще Шабо не переживал такого триумфа. Пройдет немного времени, и о нем начнет говорить весь Париж, подхватив восхваления черни, которая разнесет весть о его славе из здания Конвента по всему городу.
И человек, благодаря которому и стал возможен этот триумф, человек, который убедил депутата не уклоняться от исполнения этой миссии, имел все основания полагать, что Шабо станет доверять ему в будущем.
Опьяненный успехом бывший капуцин являл собой не слишком привлекательное зрелище. Неопрятно одетый, в красном колпаке поверх всклокоченных волос, с блестевшими глазами и пылавшим лицом, он стоял перед Андре-Луи, высоко задрав подбородок и распрямив плечи, словно хотел казаться выше ростом.
– Доверять вам? Мне нужно только, чтобы ваши доводы были ясно изложены. Когда речь идет об интересах народа, я всегда соображаю быстро, Моро. В этом моя сила. – И он гордо прошествовал дальше.
Из толпы, заполонившей вестибюль, возник де Бац и приблизился к Андре-Луи. Он ткнул тростью в направлении удалявшегося Шабо.
– Гражданин депутат задирает нос.
– Sic itur ad astra,
[257]
– отозвался Андре-Луи. – Так он и пойдет, воздев глаза к звездам, покуда не приблизится к краю пропасти. И когда он шагнет в нее, он потянет за собой половину Республики.
