– Неужели вы воображаете, что сможете заставить меня снять шляпу?
Это было последней каплей. В лицо ему полетели угрозы, а он выпрямился и бесстрашно стоял перед ними, демонстрируя атлетическое сложение, обнаженную шею Геркулеса и на редкость безобразное лицо. Смеясь прямо в лицо противникам, он надвинул шляпу на брови.
– Тверже, чем шляпа Сервандони!
[140]
– издевался он над ними.
Андре-Луи рассмеялся. В этом огромном человеке, бесстрашно смеявшемся над врагами среди нарастающего гама, было что-то нелепое и одновременно величественно-героическое. Дело могло плохо кончиться, не вмешайся полиция, которая арестовала и увела этого человека. Он явно был не из тех, кто сдается.
– Кто он? – спросил Андре-Луи соседа, когда зрители снова стали рассаживаться, успокаиваясь.
– Не знаю, – ответил тот. – Говорят, что его фамилия Дантон
[141]
и он председатель клуба кордельеров.
[142]
Конечно, он плохо кончит: это сумасшедший и большой оригинал.
На следующий день об этом происшествии говорил весь Париж, на минуту позабыв о более серьезных делах. В академии фехтования только и разговору было, что о «Комеди Франсез» и ссоре между Тальма и Ноде,
[143]
из-за которой заварилась вся каша. Однако вскоре внимание Андре-Луи отвлекли совсем другие дела: в полдень к нему явился Ле Шапелье.
– У меня есть новости, Андре-Луи. Ваш крестный в Медоне. Он приехал туда два дня тому назад. Вы слышали об этом?
– Конечно нет. Откуда я мог узнать? А почему он в Медоне? – Он почувствовал легкое необъяснимое волнение.
– Не знаю. В Бретани опять беспорядки. Может быть, господин де Керкадью поэтому и уехал.
– Итак, он приехал к брату, ища убежища? – спросил Андре-Луи.
– Не к брату, а в дом брата. Да где же вы живете, Андре, если никогда не знаете новостей? Этьенн де Гаврийяк эмигрировал несколько месяцев назад. Он – приближенный господина д’Артуа и уехал за границу вместе с ним. Теперь они, несомненно, в Германии и готовят заговор против Франции – ведь именно этим занимаются эмигранты. Эта австриячка в Тюильри в конце концов погубит монархию.
– Да-да, – нетерпеливо ответил Андре-Луи. В то утро его совершенно не интересовала политика. – Ну так как же Гаврийяк?
– Как, разве я не сказал, что Гаврийяк в Медоне, в доме, который покинул его брат? Черт возьми! Вы что, не слышите меня? Я полагаю, что Гаврийяк остался на попечении Рабуйе, управляющего. Узнав эту новость, я тотчас же поехал к вам, подумав, что, наверно, вы захотите в Медон.
– О, конечно. Я сразу же поеду – как только смогу. Сегодня не получится, завтра – тоже. Я слишком занят. – Он взмахнул рукой в сторону зала, откуда доносились звон клинков, быстрое шарканье ног и голос учителя Ледюка.
– Как хотите, дело ваше. Я ухожу – не хочу мешать. Давайте пообедаем вместе в кафе де Фуа сегодня вечером. Будет Керсен.
– Минутку! – остановил его на пороге голос Андре-Луи. – Мадемуазель де Керкадью приехала вместе с дядей?
– Откуда я знаю? Поезжайте и узнайте сами!
Он ушел, а Андре-Луи застыл на месте, погруженный в размышления. Затем он повернулся и пошел продолжать занятия со своим учеником – виконтом де Вилленьором. Он показывал ему полуцентр Дане, демонстрируя с помощью рапиры преимущества этого приема.
Андре-Луи фехтовал с виконтом, который в то время, пожалуй, был самым способным из его учеников, а все мысли его были в Медоне. Попутно он вспоминал, какие уроки у него сегодня днем и завтра утром, прикидывая, которые из них можно отложить без ущерба для академии. Уколов виконта три раза подряд, Андре-Луи вернулся в настоящее и поразился точности, которой можно достичь чисто автоматически. Он совершенно не думал о том, что делает, а запястье, рука, колени работали как точная машина, в которую их превратила постоянная практика в течение года с лишним.
Только в воскресенье смог Андре-Луи сделать то, к чему так страстно стремился, – за это время нетерпение его еще возросло. И вот, одетый еще более тщательно, чем обычно, и причесанный одним из парикмахеров эмигрировавших аристократов, оставшимся без работы, он сел в нанятый экипаж и поехал в Медон.
Между домами младшего Керкадью и старшего было столь же мало сходства, как и между самими братьями. Младший брат был придворным, а старший – человеком сельским. Этьенн де Керкадью построил величественный дом для себя и своей семьи на холме в Медоне. Вокруг дома был миниатюрный парк. Жилище приближенного графа д’Артуа располагалось на полпути между Версалем и Парижем. Господин д’Артуа, любитель игры в мяч, эмигрировал одним из первых. Вместе с Конде,
[144]
Конти,
[145]
Полиньяками и другими приближенными королевы, а также вместе с маршалом де Бройлем и принцем де Ламбеском, понимавшими, что сами их имена стали ненавистными народу, он покинул Францию сразу же после падения Бастилии. Он уехал за границу играть в мяч и завершать дело крушения французской монархии, которым вместе с другими занимался во Франции. С графом д’Артуа уехал и Этьенн де Керкадью, захватив с собой жену и четверых детей. Таким образом, случилось так, что сеньор де Гаврийяк, сбежавший из Бретани, охваченной волнениями – в этой провинции аристократы оказались самыми несговорчивыми во всей Франции, – в отсутствие брата расположился в его великолепном доме в Медоне.
Однако у нас нет никаких оснований предполагать, что господин де Керкадью был там счастлив. Человек, привыкший к спартанскому образу жизни и простой пище, чувствовал себя не в своей тарелке в этой сибаритской обстановке, среди мягких ковров, обилия позолоты и батальона прилизанных слуг с неслышной походкой. Дни, которые в Гаврийяке у господина де Керкадью были поглощены хозяйственными заботами, в Медоне тянулись страшно медленно. Он очень много спал, чтобы убить время, и если бы не Алина, которая даже не пыталась скрыть восторг от того, что они совсем рядом с Парижем – центром событий, возможно, почти сразу же удрал бы из непривычной обстановки. Не исключено, что постепенно он привык и смирился бы с бездельем в роскоши, но пока что оно угнетало его. Поэтому, когда в июньское воскресенье около полудня Андре-Луи появился в Медоне, его провели к брюзгливому и заспанному господину де Керкадью.
