Яростная человеческая волна остановилась совсем рядом. Послышались удары в дверь и требования отворить, затем – треск дерева, звон разбитого стекла, возгласы ужаса, гневные выкрики и грубый смех.
Охотились за двумя несчастными швейцарскими гвардейцами, тщетно пытавшимися спастись. Их настигла в доме по соседству озверевшая толпа и жестоко расправилась с ними. Затем охотники мужского и женского пола, образовавшие батальон, зашагали по улице Рая, распевая «Марсельезу» – песню, в те дни новую для Парижа:
Вперед, сыны отчизны милой,
Мгновенье славы настает!
К нам тирания черной силой
С кровавым знаменем идет!
Эта ужасная песня, которую выкрикивали резкие голоса, становилась все громче. Госпожа де Плугастель и Алина невольно прижались друг к другу. Они слышали, как грабят соседний дом. Что, если сейчас настанет черед особняка Плугастель? Для подобных опасений не было реальных причин, но в такой неразберихе, неверно истолкованной и поэтому еще более устрашающей, всегда ожидают худшего.
Ужасная песня и топот ног, обутых в тяжелые башмаки, по грубым булыжникам стали затихать, удаляясь. Женщины с облегчением вздохнули, как будто их спасло чудо, но через минуту снова встревожились, когда в комнату влетел, позабыв об этикете, Жак – молодой лакей, которому графиня доверяла больше, чем остальным слугам. С напуганным видом он сообщил, что через ограду сада только что перелез какой-то человек, заявивший, что он – друг графини, и пожелавший, чтобы его немедленно провели к ней.
– Но он выглядит как санкюлот,
[163]
сударыня, – предостерег преданный малый.
Сердце графини забилось в надежде, что это Руган.
– Введите его, – приказала она, задыхаясь.
Жак вышел и вскоре вернулся вместе с высоким человеком в длинном, потрепанном и очень просторном пальто и широкополой шляпе с огромной трехцветной кокардой. Войдя, он снял шляпу.
Жак, стоявший за спиной посетителя, заметил, что, хотя сейчас его волосы растрепаны, они сохранили следы тщательной прически и пудры. Молодой лакей недоумевал, что за лицо должно быть у этого человека, если при виде него госпожа вскрикнула и отпрянула. Затем Жаку жестом приказали удалиться.
Посетитель дошел до середины гостиной, еле волоча ноги и тяжело дыша. Опершись о стол, он стоял лицом к лицу с госпожой де Плугастель, которая в ужасе смотрела на него.
В дальнем конце комнаты сидела Алина. Она в замешательстве всматривалась в лицо, которое показалось ей знакомым, хотя его трудно было узнать под маской из крови и грязи. Он заговорил, и Алина сразу же узнала по голосу маркиза де Латур д’Азира.
– Мой дорогой друг, – говорил он, – простите, если напугал вас. Простите, что вторгаюсь сюда без разрешения, в такое время и подобным образом. Но… вы видите, в каком я положении. Я скрываюсь. Не зная, где укрыться, я подумал о вас и сказал себе, что, если удастся добраться до вашего дома, я мог бы найти у вас убежище.
– Вы в опасности?
– В опасности! – Этот вопрос вызвал у него беззвучный смех. – Если я выйду сейчас на улицу и мне повезет, проживу еще минут пять! Мой друг, это была настоящая бойня! Некоторые из нас в конце концов сбежали из Тюильри, но их преследовали на улице и убивали. Не думаю, чтобы сейчас остался в живых хоть один швейцарец. Бедняги, им больше всех досталось. Что до нас – боже мой! Нас они ненавидят еще сильнее, чем швейцарцев. Поэтому мне пришлось прибегнуть к этому отвратительному маскараду.
Он сбросил лохмотья и, отшвырнув их, шагнул вперед. На нем был черный костюм из атласа – форма сотни «рыцарей кинжала», которые в то утро в Тюильри встали на защиту своего короля. Его камзол был распорот на спине, шейный платок и кружевные манжеты разорваны и запачканы кровью, лицо вымазано, прическа в беспорядке – на него страшно было смотреть. Однако он, как всегда, держался с непринужденной уверенностью и не забыл поцеловать дрожавшую руку, которую ему протянула графиня.
– Вы правильно сделали, что пришли ко мне, Жерве, – сказала она. – Да, пока тут можно укрыться, и вы в полной безопасности, – по крайней мере, пока мы сами в безопасности. На моих слуг вполне можно положиться. Садитесь и рассказывайте все.
Маркиз повиновался, рухнув в кресло, которое она придвинула ему. Он совершенно обессилел от усталости и нервного напряжения. Он вынул из кармана платок и вытер с лица кровь и грязь.
– Рассказывать особенно нечего. – В тоне его звучала горечь отчаяния. – Дорогая моя, это конец для всех нас. Плугастелю повезло, что он сейчас за границей. Впрочем, ему всегда везло. Если бы я не был так глуп, чтобы поверить тем, кто, как сегодня выяснилось, совершенно не заслуживает доверия, то и сам был бы за границей. То, что я остался в Париже, – безумство, венчающее жизнь, полную безумств и ошибок. А то, что я в свой отчаянный час явился к вам, еще усугубляет все это. – Он горько рассмеялся.
Госпожа де Плугастель облизала сухие губы.
– А… дальше?
– Остается только как можно скорее уехать, если еще не поздно. Во Франции для нас больше нет места – разве что под землей. Сегодня это стало ясно. – Он взглянул на нее, такую бледную и робкую, и, улыбнувшись, погладил прекрасную руку, лежавшую на спинке кресла. – Моя дорогая Тереза, если вы из милосердия не напоите меня, я умру на ваших глазах еще до того, как черни представится возможность прикончить меня.
Она вздрогнула.
– Мне следовало самой об этом подумать, – упрекнула она себя и, быстро обернувшись, попросила: – Алина, скажите Жаку, чтобы он принес…
– Алина! – повторил он, перебив графиню, и в свою очередь резко обернулся. Алина встала, и он наконец увидел ее и, усилием воли снова поднявшись, склонился в церемонном поклоне. – Мадемуазель, я не подозревал, что вы здесь, – сказал он, чувствуя себя крайне неловко, как будто застигнутый за чем-то недостойным.
– Я это поняла, сударь, – ответила Алина, которая, отправившись выполнять поручение графини, остановилась перед господином де Латур д’Азиром. – Я от всего сердца сожалею, что мы встретились при столь прискорбных обстоятельствах.
Они не виделись после его дуэли с Андре-Луи – с того самого дня, как маркиз похоронил надежду завоевать ее.
Он остановился, как будто собираясь ответить ей, но, взглянув на госпожу де Плугастель, лишь молча поклонился со сдержанностью, странной для того, кто бывал таким бойким на язык.
– Прошу вас, сударь, сядьте, вы совсем измучены.
– Вы очень любезны, что заметили это. С вашего разрешения, я сяду. – И он снова сел. Алина направилась к двери и вышла.
