– А где он? Вчера не пришел на репетицию. Найти не могут.
– Я там была. Надела черное, непрозрачное, стояла под дверью, мне не открыли.
– У друга?
– Все ложь. И дама в вишневом шарфе, с которой он обнимался на моих глазах.
– Люся, давай репетировать, я не могу это слушать.
– Я сказала ему, что если мы разведемся, то ему рано будет торжествовать, ты его выгонишь из театра. Ты выгонишь его?! Ответь мне! Впрочем, мне совершенно все равно. Я поставила точку и чувствую только покой. Ты, Александр Игоревич, можешь поступать, как тебе заблагорассудится. Ты, напротив, лучше меня выгони из театра…
– Люся, какая дама в вишневом шарфе? Ягелева, ей восемьдесят семь лет; она сидела на лавочке перед театром, и Вадим помог ей встать на костыли.
– Тем страшнее! Тискать старуху, вожделеть к костям! Я чуть с ума не сошла, меня Максим вынужден был подхватить на руки и унести. Этот олигофрен буквально повис на ней, как плод.
– Люся! Вадим взял ее под мышки и поставил на костыли. Побежал за тобой и застал вас с Максимом в самый неподходящий момент…
– Александр Игоревич, для меня это не имеет ни малейшего значения!
– Люся, давай репетировать.
– Я готова. Почему ты все время сворачиваешь к кладбищу?
– Анна Степановна Ягелева была нашим с Вадимом мастером!
– Очень красиво!
– Люся! Все неграмотные вместо подписей ставят могильные кресты.
– Александр Игоревич, ты еще начни мне говорить, что и умирающего друга знаешь, и его вдову, куда он во вторник ушел ночевать и не вернулся. Голову снял, как ушанку, и оставил на вешалке, а сам прошел мимо… Умпа-умпа, прямо в спаленку на свадебку…
– Люся, тут святой не выдержит, пойдет искать веревку!
– Он знаешь что мне говорит: ты – мой смертный приговор, ты – мой крест, имей в виду, кричит, – ты – вдова. Я поставила точку и потому отвечаю совершенно спокойно: не пора ли смертный приговор претворить в жизнь?!
– Люся! Посмотри, как красиво вокруг. Облака на вате медные деньги считают, длиннополые дожди ступают по палой листве.
– Этот имбецил отвечает: ты права. И повесился. И я ставлю много-много вопросительных знаков из-за чего. Все ложь. Дама в вишневом шарфе, опухоли мнимых друзей. Все создано мозжечком микроцефала. Он повесился, чтобы меня грызла совесть. За что?! А за то, что я слишком поздно поставила точку, надо было еще два года назад, когда он не пришел меня встречать в аэропорт, видите ли, сломав ногу, а мы-то с Максимом, щадя его, поехали по домам в разных такси! И некому теперь оценить, некому!
Пьеса. Утренний спектакль для детей
– Почему ты все время сворачиваешь к кладбищу, куда бы мы ни пошли гулять?
– Там вместо подписей могильные кресты.
– Неграмотные всегда ставят крест вместо подписи. И сразу крик: следующий!
– Посмотри, как красиво вокруг. Облака на вате медные деньги считают, длиннополые дожди ступают по палой листве. И жизнь пишет нам, пишет крупно, а мы хоть и напрягаемся, смотрим, но ничего не можем понять. И тогда жизнь проходит, как головная боль.
– Не торопись, не накладывай на себя руки, отведи их за спину.
– Тогда могут вырасти крылья, и мы потеряемся.
– Нет, ты только не пей из лужи, из черной раны, подожди до весны.
– Как раз весна, и если спрашивать с неба, то только сейчас.
– Нельзя, нельзя, в раю сейчас осень, листья немеют, и сливы тяжелые, как круги под глазами, воробьи пишут стихи, а петь не умеют, как мы с тобой. Они пишут, лапкой взрыхляют землю, и никто не смеет им мешать – ни жук, ни дождевой червь.
– У дождевого червя пять сердец, поэтому он ложится на дорогу и ждет, пока его разрежет на части велосипед или детская лопатка из песочницы.
– А у тебя есть сердце?
– Есть.
– Покажи, пожалуйста.
– Нет, ты отберешь.
– Не отберу. Я только глазками… Хочешь, я их отдам потом тебе.
– Но для этого отгадай загадку. Кто, когда садится, становится выше ростом, чем когда стоял.
– Это ребенок. Его посадили в специальный высокий стульчик, чтобы он ел вместе со взрослыми.
– Нет.
– А… Это карлик или инвалид без ног, его тоже посадили вместе со всеми.
– Нет, это собака.
– Так они и ее посадили за стол… как свинью?
– Собака, когда садится на землю, становится выше, чем когда стоит на земле. Это закон природы.
– Нет такого закона. Где это написано?
– Разве ты умеешь читать?
– Я как все. Не умею. Посмотри, как красиво вокруг, хорошо, что мы заблудились.
– Каждый день мы ходим и не можем заблудиться. А сегодня получилось!
– Молчи, молчи, вдруг мы еще спасемся.
– Нет, не спасемся, кресты кончились, обрыв и валежник, конец света.
– Как красиво он меркнет, и голова не болит.
– Она совсем прошла. И руки совсем горевать разучились, как славно.
Утоли моя печали
Славинская уже дрова. Разрезали – зашили. И можно чисто по человечески понять пять актрис. Они купили бутылку водки и бутылку вина; к вину печенье, к водке три котлеты из кулинарии. И вдруг ничтожная Венчик-Клитемнестрова, только что съевшая котлету, просит вина! То есть как?! Зачем же ты ела котлету? На троих куплена водка, на двоих куплено вино. Причем вино вышло дороже, пришлось докладывать из своих помимо складчины. Ахнуадзинова ничего кроме вина не пьет, Дора Мезальянец тоже, вино покупалось на двоих, и то сказать: бутылка! – а всего по бокалу Ахнуадзиновой и Доре Мезальянец. Вино бывает всегда на двоих, а водка на троих, обратного счета не существует, и вино к тому же вышло дороже.
– Дайте мне вина! Алчет дорогого вина мое ненасытное сердце, – поет ничтожная Венчик-Клитемнестрова и опрокидывает в себя буквально полбутылки.
– Таковы люди, – приходит к выводу Лидия Петровна Безбород.
Ей легко говорить, теперь, когда Славинская – дрова, Лидия Петровна, безо всякого сомнения, получит няню в «Сюрпризе с американцем».
– Дрянь, а не люди, – соглашается из своего опыта совершенно, конечно, счастливая Катя Ищина, она была на разовых, продавала клубнику весной на рынке, а теперь у нее будет три ввода, как минимум, и даже если из репертуара уберут «Проклятие императрицы», все равно останется еще уборщица в «Седьмом дне».
А ничтожной Венчик-Клитемнестровой не на что рассчитывать, ее вчера отправили на пенсию, она думает, что еще никто не знает.
Она вытаскивает из сумочки Доры Мезальянец телефон и звонит режиссеру Другого театра, который когда-то, двадцать лет назад, звал ее к себе на возрастные роли, а она у себя в театре еще играла молоденьких, и кричит в трубку:
