Кто из вас не сквернословил? Ну, вы же не подняли руку на первый вопрос, так что теперь я вам точно верю.
Кто из вас не завидовал? Ну, есть такие, кто никогда не завидует черной завистью, а только белой и только иногда. Есть такие?
А таким хотел бы задать вопрос: чем, по сути, отличается белая собака от черной? Если белая укусит за правую ягодицу, а черная тяпнет за левую – вам с какой стороны легче? Только что на черной грязь не так видна. А так – никакой разницы!
Значит, уважаемые лгуны, обжоры, матерщинники и завистники…
А кто ни разу не гулял? Я не говорю «с собакой».
Понятно? Понятно! Смотрите, какая компания собралась!
Значит, дорогие мои, никто не имеет права ни на кого обижаться. Все одним миром мазаны.
Но раз вы захотели стать лучше, раз вы взялись за себя, раз вы сделали усилие в сторону самого себя – значит, вы сегодня уже не тот, кем были вчера. Вы сегодня не та и не тот, которые когда-то ошиблись. Вы – другой человек.
Зачем за проступок Маши должна отвечать Даша? Почему за поступок Коли будет отвечать Толя? Простите себя, вчерашних, отпустите с Богом.
Значит, что нужно делать? Что нужно делать, чтобы стать Победителем? Надо победить и эти наши обиды, победить своего внутреннего врага – нелюбовь к врагу и нелюбовь к себе.
Когда вы изводите себя, когда вы казните других, первой страдает ваша интуиция. Она – штучка тонкая, любит свободу, в неволе не размножается. Ей особый душевный микроклимат нужен. А когда ваши злые мысли туда-сюда снуют, она прячется. Да и вам тогда тоже не до нее.
Значит, придется прощать. Прощать врагов, прощать себя, отпускать свое прошлое. Прощать и отпускать для того, чтобы расчистить место для будущего, для любви, чтобы освободить свою дремлющую силу.
Вспоминаем Октаву! Вы есть сила, вы есть любовь, и вы умеете прощать!
Простите всех ради Бога.
Простите всех ради себя.
Вот об этом поговорим. Хорошо? Как всегда – по-восточному – начну издалека.
Встретимся у экзаменационной комиссии
Дорогие мои, когда-то мне пришлось четыре года возглавлять лабораторию по изучению клинической смерти. Как туда попал? Да просто надоело все. Вдоволь наигрался в богатенького Буратино. Нахлебался «уважения» оравы халявщиков, сидевших у меня на шее. И в результате – депрессия, опустошенность, отсутствие интереса к жизни. Это образное выражение. Буквально не понимайте!
Но что-то нужно было делать-то!
Однажды в голову бабахнуло: дай-ка займусь наукой, напишу что-нибудь умное, например диссертацию, получу звание.
По лени выбрал самую легкую область – психологию. Ну, проще же всего свою пустую арбу с треском и грохотом взад-вперед катать, рассуждая о невидимых процессах, якобы протекающих где-то там в душе. Согласны?
Это была первая причина, почему я в психологию ударился.
Да и что еще делать, когда Ниагарский водопад уже не впечатляет? Как быть, если сороковые широты у мыса Горн с их вечными штормами уже наскучили? Пресыщение. Ведь все, кажется, перепробовал.
Адреналина не хватает, а где ж его взять? А самый мощный выброс адреналина знаете, где бывает? Рядом со смертью, вы согласны?
Всеми нашими действиями управляют два рычага, два инстинкта: желание жить и страх умереть. Что в общем-то одно и то же.
Вот и выбрал себе тему кандидатской диссертации. Упрощенное название ее таково: «Галлюциногенные факторы при кислородном голодании, вызванном агонией мозга».
Легче всего писать о чужих галлюцинациях. Вы согласны?
Если честно, у меня были серьезные причины этим интересоваться… Хотел проверить некоторые свои догадки относительно смерти, основанные на словах Наставников. Но это – слишком сложная тема, ее лучше опустим.
Вот так я оказался в лаборатории клинической смерти и застрял там на четыре года. Искал на собственную… голову приключения, а нашел опору в жизни.
Пришел туда отъявленным материалистом, а ушел – глубоко верующим человеком, точно зная, уже как ученый, что существует Высший Разум, Высшая Совесть, Высшая Любовь. Знаю это точно – проверил!
За четыре года через эту лабораторию прошли пять тысяч человек, а это пять тысяч исследований! Можете себе представить? В день четыре-пять вылетов в разные районы.
В каждом институте, в каждой клинике был тогда секретный отдел. Они нам звонили, и мы вылетали.
Через час-полтора после выхода из состояния клинической смерти человек еще помнит, что с ним было. Потом все исчезает, одни огрызки остаются. Через пару дней спрашивали у того же «путешественника»:
– Помните, вы говорили то-то и то-то?
– Нет, не помню, не было этого!
Ставим ему кассету с записью.
– Да, правда, мой голос. Неужели это я говорил?
Мы спрашивали обо всем: что видел, что слышал, что ощущал, как ощущал. И наша задача теперь была – проверить.
Если человек говорил о каком-то месте, нас интересовали детали: где что стояло, лежало, двигалось. Понимаете? И сейчас же туда отправлялись и смотрели: действительно это находится там, на самом деле была такая ситуация?
И когда факт за фактом, факт за фактом… Мы точно знаем, что этот человек там просто не мог быть никогда в жизни, и не был он там. Но он все в деталях рассказывает, описывает обстановку… Он элементарно не мог знать, что есть такое здание, что в нем есть такая комната, что в этой комнате такой стол, такие чашки-ложки…
А ваш слуга-то прожженный материалист, особенно когда дело касается таких вещей! Пока руками не пощупаю, словам не поверю. Если скажете, что вчера в лифте валялась пачка из-под сигарет, скажу:
– Извините, мне нужно проверить.
А если эту пачку вы не могли видеть ни при каких обстоятельствах? Ну, не могли видеть – исключено!
И мы в этой лаборатории все проверяли. И место, и время, и ситуации – все! И получали подтверждение. За то время завели почти пятьсот дел. В трехстах восьмидесяти семи из них – неопровержимое доказательство отсутствия смерти.
Как быть, дорогие мои? Как быть?
Мой напускной материализм разлетелся по швам. И с каким еще треском! Смерти-то, оказывается, нет! В очередной раз убедился!
Смерть отсутствует!
Как мы свою одежду изношенную бросаем, так же оставляем и свое тело. Верите – не верите, мне глубоко начхать на ваше мнение. Все равно там встретимся у входа в экзаменационную комиссию.
