– Не исключено, что скоро пригласим вас в Тбилиси, – сказал Джумбер, – я избран там вице-президентом Академии, хлопочу, чтобы восстановили памятник Кириллу Ивановичу Щёлкину. Вот и будет повод вновь повстречаться уже не в Москве, а в Тбилиси…
Мне кажется, что академик Ломинадзе добьется поставленной цели: великий конструктор и ученый трижды Герой Социалистического труда К. И. Щёлкин родом из Тбилиси. Однако памятник ему там был убран, когда к власти пришел Саакашвили. Аргумент был предельно прост: зачем ставить памятники одному из создателей советского ядерного оружия?! Вся нелепость подобных высказываний очевидна, и теперь ученые Грузии пытаются восстановить справедливость, ну а инициатором, конечно же, выступил Джумбер Ломинадзе, который работал в Уральском ядерном центре и был одним из коллег великого Щёлкина.
Впрочем, именно благодаря памяти Кирилла Ивановича случилась наша первая встреча с академиком Ломинадзе. Это было в «лихие 90-е», когда новая власть пыталась полностью перечеркнуть прошлое, забыть о нем или, что опаснее всего, опорочить его, будто в этом прошлом не было наших отцов и дедов.
Поводом для беседы с академиком Ломинадзе стал выход моей книги «Атомный век. Бомба». Это книга об Арзамасе-16 и Челябинске-40. Джумбер Ломинадзе одно время работал в Уральском ядерном центре и, естественно, заинтересовался книгой. Мы встретились и разговорились. И не только о судьбах тех людей, которых знали…
Я спросил его:
– Как вы попали на Урал, в секретный ядерный центр?
– Учился на физфаке МГУ. В 1955 году пронесся слух, что приезжают к нам два «закрытых» академика и будут отбирать к себе молодых. В то время я учился вместе с такими известными ныне учеными, как Сагдеев, Крохин, Розанов, Мордвинов, Хлебников. Жизнь разбросала нас, но тем не менее эти имена многое значат в науке – академики, лауреаты самых престижных премий, создатели новых направлений в науке… Итак, приезжают к нам на факультет два молодых академика – Андрей Дмитриевич Сахаров и Яков Борисович Зельдович. И начали нас «гонять» по статфизике и гидродинамике. И в конце концов отобрали они одиннадцать человек – «футбольную команду». Нам сказали, что после окончания мы поедем на «Объект». Так и случилось: нас вызвали в Средмаш и оттуда отправили поездом на Урал. А название было необычное – «21-я площадка».
– До «Объекта» там работал Тимофеев-Ресовский, архив его лаборатории хранится там до сих пор… Вернее – брошен в кирпичном сарае за ненадобностью… Сам Ядерный центр теперь в стороне, на «21-й площадке» – детский лагерь и дом отдыха…
– В феврале 56-го года, когда мы приехали на «Объект», все было иначе – сверхсекретная зона, а мы работали в двухэтажном здании, где был техникум.
– Сейчас там кооператив обосновался…
– К сожалению, давно там не был – не знаю… Первопроходцы во главе с Щёлкиным приехали на «21-ю площадку» всего за три-четыре месяца до нас, так что можно считать, что мы не первые, но тем не менее в первых рядах были… Когда ехали в поезде, нас предупредили, чтобы мы себя называли «геологами». А с нами ехал один человек. Он очень заинтересовался молодыми людьми и мною в частности, так как я умею показывать фокусы. Он просто с ума сошел от восторга! Спрашивает: «Вы кто?». Отвечаем: «Геологи». «Как? Я забираю вас к себе – ведь я начальник „Уралцветметзолота“»… В общем, нам с трудом удалось вывернуться – ведь у нашего попутчика власть на Урале была огромная… Приехали на «Объект», и тут те же фокусы сыграли немалую роль в моей судьбе – из-за них меня к себе забрал Забабахин.
– Вас совесть не мучает, что вы принимали участие в «Атомном проекте СССР»?
– Такой вопрос мне задают часто, мол, такое страшное оружие делали… Но ведь люди не понимают, что совсем иные времена были, иная эпоха. Мы были убеждены, что делаем очень важное дело для нашей Отчизны. И энтузиазм был соответствующий, и себя не щадили. И я до сих пор горжусь, что принимал участие в таком важном и нужном деле для нашей страны… Воспоминания о том времени очень светлые. Мы с женой в 1996 году ездили в Челябинск-70, побывали в доме, где жили. Простая русская женщина впустила нас, пригласила за стол… Нам казалось, что у нас была огромная квартира, ванная, а вдруг сейчас увидели, что она совсем крошечная… И жену мою узнавали – она ведь врачом работала, лечила детишек. Люди о ней, оказывается, не забыли.
– Кто-то остался насовсем в Снежинске?
– Из нашей «футбольной команды» остались четверо, в том числе Хлебников и Мордвинов, а я в 60-м году уехал. Оружие уже было сделано, начиналась иная эпоха, да и семейные дела потребовали, чтобы я вернулся на родину в Тбилиси. И тут произошло удивительное событие: оказывается, наш главный конструктор и научный руководитель Кирилл Иванович Щёлкин родом из Тбилиси! К сожалению, на Урале я этого не знал… Я принимал большое участие в создании памятника Щёлкину в Тбилиси. Это было в 1982 году. Видите, потребовалось более четверти века, чтобы стало известно в Грузии о человеке, которым она по праву может гордиться. Сейчас мы много говорим о дружбе между русским и грузинским народом, но судьба и жизнь Кирилла Ивановича Щёлкина – один из ярчайших ее примеров… У нас есть сумасшедшие, они кричат о русской империи, и это больно ранит меня, потому что я вырос в Грузии, работаю там, но учился в Москве, у меня в России и других странах очень много друзей, и без них я не представляю своей жизни.
– У меня такое впечатление, что вы – единственный ученый из Грузии, который принимал участие в «Атомном проекте»?
– На том этапе, пожалуй, это так. Других грузин я не встречал. И для меня это почетно, потому что «Атомный проект» в корне изменил мир – над ним работала научная элита планеты, и быть причастным к ней, повторяю, великая честь для ученого.
– Щёлкин и Забабахин определили вашу жизнь в науке?
– Забабахин был моим учителем. Евгений Иванович давал нам какие-то задачи, мы не всегда понимали их необходимость и важность, но старались их решать. Учтите, что нам было по 23 года… Забабахин открыл для нас науку, привил вкус познания, научил размышлять и анализировать. Причем он всегда это делал нестандартно… У одного из учителей Микеланджело был кувшин. Он наполнял его деньгами. И из этого кувшина могли брать все, кто бывал там… У Забабахина был сейф, там лежали деньги – и он никогда их не считал. И каждый из нас мог пользоваться этим сейфом, а Евгений Иванович никогда не интересовался, сколько вы взяли… Вспоминаются какие-то странные случаи, но Забабахин был все-таки удивительным человеком! Любил Уральский край, много путешествовал пешком, а потом и на машине – любил и хорошо знал Урал. Так что для нас Забабахин – это школа. И научная, и человеческая… К сожалению, Щёлкина мы знали меньше – он был далеко. Но у него мы «взяли» высокую требовательность к себе и другим. Очень четкий был человек!
– Итак, вы вернулись в Тбилиси… Но ведь там «бомбовой» тематики не было?
– Я начал работать в Институте физики, где занялся физикой плазмы, то есть управляемой термоядерной реакцией. Не терял контактов с Москвой. Прежде всего, с Институтом имени Курчатова, где этой проблемой занимался академик Велихов. Мы были связаны и с академиком Кадомцевым, его лабораторией. И второе направление сотрудничества – Институт космических исследований, который возглавлял тогда академик Сагдеев, мой большой друг. В начале 70-х годов меня попросили поработать в астрофизической обсерватории. Там я организовал отдел теоретической астрофизики. В общем: бомба – термояд – плазма и пульсары – космос, все это явления одного порядка… Я брал пример, во-первых, с Зельдовича, который «ушел» из Арзамаса-16 в астрофизику, и, во-вторых, с Сагдеева, который из физики плазмы «перешел» к космическим исследованиям… У меня сейчас прекрасный отдел теоретической астрофизики, в нем пять докторов наук, пятнадцать кандидатов. Могу похвастать – результаты в отделе очень хорошие, и это признают ученые разных стран. Ну а затем меня попросили возглавить Абастуманскую обсерваторию, и сейчас я являюсь ее директором. Обсерватория в горах, и мне доводится подниматься туда раз в два месяца, ведь я еще академик-секретарь Отделения математики и физики Грузинской академии наук, а потому основная работа – в Тбилиси. Плюс к этому преподаю в университете. Так что работы хватает.
