Вторит ему и князь П. А. Вяземский, отметивший, что если одна «сторона литературы умеет писать, то другая умеет печатать» для продажи напечатанного.
Надобно отметить, что до появления профессионального литератора-разночинца занятия литературой высоко котировались в обществе, придавая литератору определенный статус. Да и они осознавали свое значение. Граф В. А. Соллогуб, сам писавший и близко знававший сливки русской литературы, отмечал: «Вообще, наши писатели двадцатых годов большею частью держали себя слишком надменно, как священнослужители или сановники. И сам Пушкин не был чужд этой слабости: не смешивался с презренною толпой, давая ей чувствовать, что он личность исключительная, сосуд вдохновения небесного» (129; 350). Правда, это не касалось большого света, который ничего не хотел знать, кроме себя, и в светских салонах на писателей смотрели, как на диковинного зверя; это несколько раз отметил в воспоминаниях тот же Соллогуб.
Естественно, что для массового читателя стала создаваться и массовая литература, не слишком высокого качества, но зато доступная неискушенному потребителю. Позволим себе привести большой отрывок из «Литературных мечтаний» В. Г. Белинского, в период их написания, между прочим, придерживавшегося направления «чистого искусства». «Какие же новые боги заступили вакантные места старых? Увы, они сменили их, не заменив! Прежде наши аристархи… восклицали в чаду детского простодушного упоения: «Пушкин – северный Байрон, представитель современного человечества!». Ныне на наших литературных рынках наши неутомимые герольды вопиют громко: «Кукольник, великий Кукольник, Кукольник – Байрон, Кукольник – отважный соперник Шекспира! На колени перед Кукольником!» Теперь Баратынских, Подолинских, Языковых, Туманских, Ознобишиных сменили Тимофеевы, Ершовы; на поприще их замолкнувшей славы величаются гг. Брамбеусы, Булгарины, Гречи, Калашниковы, по пословице «на безлюдьи и Фома дворянин» […].
Знаете ли вы, чье имя стоит между ними первым?… Имя г. Булгарина, милостивые государи… Имя г. Булгарина так же бессмертно в области русского романа, как имя московского жителя Матвея Комарова (автора популярного лубочного «Английского милорда». – Л. Б.). Имя петербургского Вальтер Скотта, Фаддея Венедиктовича Булгарина, вместе с именем московского Вальтер Скотта, Александра Анфимовича Орлова, всегда будет составлять лучезарное созвездие на горизонте нашей литературы […].
Почти вместе с Пушкиным вышел на литературное поприще и г. Марлинский. Это один из самых примечательных наших литераторов. Он теперь безусловно пользуется самым огромным авторитетом: теперь перед ним все на коленях; если не все еще во весь голос называют его русским Бальзаком, то потому только, что боятся унизить его этим и ожидают, чтобы французы назвали Бальзака французским Марлинским» (12; 72–73).
С точки зрения литературной «неистовый Виссарион» был, конечно, прав: Булгарина давно уже вспоминают не по его «Ивану Выжигину», а по его сомнительной деятельности журналиста и критика, Марлинского можно читать лишь по служебной обязанности, а имена Орлова или Тимофеева прочно и по заслугам забыты. Но он не прав был в другом: ходульные, во многом примитивные книги тех, над кем он иронизирует, были по плечу неискушенной публике и приучали к чтению.
Думается, имеет смысл коротко остановиться на этом понятии – массовая литература и массовая художественная культура вообще. Обычно исследователи этого явления относят его к ХХ в. с его новыми технологиями тиражирования. Но тиражирование – не показатель. Во времена повального интереса к романам Валентина Пикуля, яркого представителя массовой культуры, огромными тиражами выходили и А. С. Пушкин с Л. Н. Толстым. А уж с тиражами сочинений В. И. Ленина в той стране никто сравняться не мог. Но разве это массовая литература? Дело заключается в самой сущности этой литературы (и шире – культуры), ориентированной на невзыскательного потребителя. При этом массовая культура чрезвычайно агрессивна в том смысле, что она узурпирует и использует приемы культуры элитарной, «высокой» (хотя где эта мерка, которой можно измерить «высоту» любой субкультуры?). Она создает произведения, по форме классические, по содержанию облегченные. Она не знает полутонов, намеков, свойственных классической художественной культуре, ее гармоничности. Ориентируясь на неподготовленного потребителя, еще глухого к полутонам, она использует изобразительные средства сильные, утрированные почти до гротеска. Массовая культура, адресованная «маленькому человеку», уводит его от скучной, приземленной повседневности в мир необычайного: сильных страстей, пограничных ситуаций, обеспеченной жизни, «роскошного» и «изящного» – всего, что недоступно, что позволяет забыться. Настя из горьковского «На дне», обитающая в полном смысле слова на дне жизни, по настоящему живет в мире грез. А тиражирование… Помянутый выше В. Г. Белинским «Московский житель» (мещанин?) Матвей Комаров выпустил свою «Повесть о приключении английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики Луизы» еще в 1782 г., а Н. А. Некрасов уже в 1876 г. все мечтал в «Кому на Руси жить хорошо», о том, чтобы мужик с базара понес «не милорда глупого», а Белинского и Гоголя.
Естественно, что по мере расширения образования, круг читателей, количество изданий, их тиражи и, соответственно, число литераторовпрофессионалов возросло во второй половине XIX в. Тем не менее, писательское ремесло при отсутствии дополнительных (а иногда и основных) доходов кормило крайне плохо. Писатели демократического направления из разночинцев большей частью жили в нищете, и жалобы на бедность и каторжный писательский труд были повсеместны. В качестве яркого примера можно привести такого крупного и весьма популярного писателя, как Ф. М. Достоевский, который даже не имел возможности тщательно отделывать свои произведения, постоянно нуждаясь в поступлении гонораров. Иногда издатели в полном смысле закабаляли писателей, в долгосрочных договорах требуя от них регулярной доставки определенного объема текстов, и авансом закупая право на монопольное издание их произведений: нуждаясь в деньгах, писатели брали у издателей авансы под ненаписанные произведения и оказывались в кабале. Например, такова была судьба А. П. Чехова. Существовало даже понятие «литературный поденщик» – удел литературной молодежи. Крупные издатели обычно были владельцами и толстых или тонких журналов, и даже большие произведения первоначально печатались в них «с продолжением» для привлечения подписчиков, причем имена постоянных авторов или даже названия их еще недописанных книг анонсировались на обложках журналов. И писатель к каждому празднику мучительно выдавливал из себя сентиментальный рождественский или пасхальный рассказ – непременный атрибут литературных журналов. Но, правда и то, что талантливые писатели создавали талантливые «датские» рассказы; нашему широкому читателю А. П. Чехов-прозаик известен лишь нередко пустенькими юмористическими рассказиками, а неплохо было бы ему познакомиться с его «Святой ночью», «Казаком» и «Морозом» – типично пасхально-рождественскими рассказами. Лишь постоянный доход от имений (как у Л. Н. Толстого или И. С. Тургенева) или службы (как у И. А. Гончарова) либо громкое имя и отдельные переиздания книг давали досуг, необходимый для тщательной работы.
Доходными стали литературные занятия только с появлением массового потребителя. Многие модные писатели, вроде А. И. Куприна, могли позволить себе довольно роскошную жизнь; правда, пока они сделали себе имя, им приходилось и голодать, и заниматься самой низкопробной литературной поденщиной, вроде создания выпусков с похождениями Ната Пинкертона. «Сегодня мне доподлинно известно, – вспоминал писатель Леонид Борисов, – что ради заработка в первые годы своего писательского пути сочинял Пинкертона и Александр Иванович Куприн, – кажется, выпуски второй и четвертый. Несколько выпусков написал известный в свое время Брешко-Брешковский, в шутку написал один выпуск поэт и прозаик Михаил Алексеевич Кузьмин…» (18; 10).
