Интеллигентное семейство
Но безусловно и то, что огромное число более или менее образованных людей, профессионально занимавшихся умственным трудом, оставалось в рамках массовой культуры с ее стереотипами мышления и стандартами поступков, кругом интересов и вкусами. В культурном смысле это зачастую были маргиналы, порвавшие с традиционной народной культурой, но не приобретшие культуры интеллектуальной элиты, а лишь имитировавшие ее. В этом смысле интересно обратиться к «Моим воспоминаниям» известного русского художника Серебряного века А. Н. Бенуа, признанного главы объединения «Мир искусства».
Все семейство Бенуа, выходцев по мужской линии из Франции (дед Александра Николаевича стал метрдотелем при дворе императора Павла I), а по женской – из Венеции (прадед А. Н. Бенуа – известный композитор А. Кавос), принадлежало искусству. Отец мемуариста – модный архитектор, один из старших братьев – не менее модный акварелист, другой брат дослужился до должности ректора Академии художеств, дед был архитектором, эту же стезю избрал один из дядюшек, другие Кавосы служили по ведомству Императорских театров. Дом (в широком понимании этого слова) был буквально наполнен искусством. Чего же более?… Но… «О театрах и иных зрелищах я до пяти лет имел очень смутное понятие, только понаслышке, но этой «наслышки» было у нас в доме достаточно. Разные члены нашей семьи любили, однако, разное. Одни были сторонниками итальянской оперы, другие – французского театра, третьи – цирка и даже опереттки. Менее всего пользовался милостью русский театр» (17; I, 283). Жили Бенуа в собственном доходном доме. Тонкий эстет, Александр Николаевич без большого восторга описывает родительскую квартиру: «Многое мне в ней даже определенно не нравилось… Возмущен я был и проникновением в парадные комнаты банальных «венских» стульев гнутого дерева. Впрочем, я и в исконной обстановке многое критиковал, многое (и не без основания) мне казалось «мещанским», уродливым и нелепым…
Но вот спрашивается, была ли обстановка родительской квартиры характерна для нашей среды, для профессии отца и отвечала ли она вполне домашним традициям. На эти вопросы я только отвечу: наша обстановка, во всяком случае, не была выдержанной, а представляла собой смесь разных типов обстановок» (17; I, 184–185).
Бенуа детально описывает эту обстановку: переднюю с громоздкими вешалками, с длинным зеркалом на подзеркальнике красного дерева, большой деревянный резной ларь для сидения; «необходимой принадлежностью во всякой передней в то время был и большой красного дерева барометр. Наш был конца XVIII в.; он хронически бездействовал или врал».
В длинной и глубокой «зале» в простенке – зеркало с подстольем, на котором бронзовые золоченые часы и канделябры с пышными амурами, палисандровое длинное фортепьяно старинной фирмы «Гентш» с сухим и холодным звуком – уголок для визитов. «Тут был полученный мамой в приданое ансамбль туровского производства (Тур, как и Гамбс, были знаменитыми мебельщиками в середине XIX в.), и состоял он из большого дивана, двух бержерок, четырех кресел, двух кушеток и нескольких стульев. Дерево этой мебели было темно-ореховое, крыта же она была синим «капитонированным» бархатом… На столе перед диваном стояла (покоясь на гарусном, имитировавшем траву, плато) фарфоровая лампа с букетом цветов на белом фоне. Под столом лежал пестрый ковер обюссон с желтыми разводами и крупными, яркими цветами…». В углу гостиной – шкафчик в стиле Буль с медной и черепаховой инкрустацией, где хранились кое-какие книги и модные журналы. В «Зеленой» (по цвету обоев) комнате «две большие венецианские перспективы XVIII в., а по бокам зеркала на кронштейнах, над комодом рококо жеманно позировали золоченые и пестро раскрашенные арапы, произведения той же Венеции и того же settecento»…
В отцовском кабинете на сделанном по собственному проекту и покрытом черной клеенкой «готическом» письменном столе, на специальном плато, – набор инструментов для работы, бронзовый чумацкий воз работы Лансере, фарфоровая чернильница, машинка для обрезания сигар в виде бронзового пня с топором в нем, ящичек с вышитым букетом под стеклом – для хранения марок, сургуча и стальных перьев. «Перед столом стоял крытый кожей превосходный дубовый стул петровского времени, вроде тех, что приписывают Чиппендейлю. Вся же остальная мебель была конца XVIII в. и сделана из карельской березы. Это была русская «крепостная» работа, несколько грубоватой формы… Крыта была эта мебель полосатым зеленым с черным штофом.
Оригинальный столик XVIII в. красного дерева стоял позади папиного стола у стены. На нем под стеклянным колпаком красовался изумительно резаный в буксбауме конь… Эта скульптура приписывалась Брустолоне, но мне теперь кажется, что это была немецкая работа XVI в. На камине в углу перед зеркалом в раме XVII в. стоял серебряный слепок с знаменитого кубка, приписываемого Бенвенуто Челлини, и толпилась всякая бронзовая мелочь. Доставшийся от деда Бенуа красивый библиотечный шкаф красного дерева был весь набит ценными увражами по архитектуре и искусству. Но главным украшением папиного кабинета служили фамильные портреты, развешанные по стенам… В углу кабинета, у двери в столовую, находилось «мамино место» – четырехугольный стол и кресло». Над ними – полочка с поваренными книгами и медицинские снадобья.
Столовая оклеена синими обоями, мебель красного дерева: большой раздвижной стол, закусочный стол, ряды стульев, два буфета, из коих один, в стиле Жакоб, – с парадным серебряным сервизом «и со шкафом-витриной, в которой были расставлены разные редкости. Среди последних красовались роскошная кружка аугсбургского серебра, кубок слоновой кости с историей Эсфири, английские чашки, употреблявшиеся только для шоколада в дни особенно торжественные, бокалы и стаканы с вензелями Бенуа». Столовая украшена копией картины И. Йорданса «Король пьет» (сейчас она известна как «Бобовый король»).
В комнате («кабинете») самого Александра Николаевича с красными обоями были золоченые ультраромантические скульптуры рыцаря, вельможи и двух дам на золоченых консолях, красного дерева диван, крытый малиновой кожей (проект отца мемуариста), с бронзовыми и резными фигурками, раковинами, японскими статуэтками и т. п. на полочке. Здесь же шкафчик красного дерева для книг, фотографии и гелиогравюры с картин Беклина, портрет Вагнера, слепок со скульптуры Обера «Бык победитель», статуя мальчика работы Пименова, фотографии, акварели и литографии. В углу – камин черного с желтыми прожилками мрамора, на нем бронзовые часы.
«Остальные же комнаты служили спальнями и были меблированы на «чисто утилитарный лад», а если в той или другой из них висела какая-либо картина или стоял какой-либо интересный предмет, то это была «игра случая» (17; I, 184–192).
В общем, обстановку квартиры этой художественной интеллигентной семьи можно охарактеризовать одним словом: эклектика. Это случайное сочетание вещей – следствие незначительного интереса к внешним сторонам жизни, и развешанные по стенам вперемежку с картинами и гравюрами рисунки детей, ввернутые в притолоку отцовского кабинета крючки для детских качелей, установленный в зале громоздкий «турникет» (очевидно, турник) для гимнастики и стоящий здесь же велосипед Коли Лансере – ярчайшее свидетельство тому. Для интеллигенции главное было – не среди чего жить, а как жить.
