Рут, конечно, знала, что Питера нет в городе, что он в своей школе, но все-таки то и дело представляла себе, как вдруг случайно встретится с ним.
Музей, построенный из крупного коричневого камня, когда-то был частным домом – в конце девятнадцатого века в нем жил здешний хлопковый король. Рут прочла о нем в буклетике, когда впервые пришла сюда, – невзрачные листочки с полурасплывшимися буквами были сложены в кармашек на трехногом столе у подножия мраморной витой лестницы, поднимавшейся с первого этажа. В нише у лестницы стояла чудесная высокая ваза, украшенная сложным плетением: цветы, ирландские арфы и гончие псы друг за дружкой.
В музее была башня, и с ее вершины Рут любила глядеть вдаль – как по воде плывут белые чашечки волн. С океана порывами налетал ветер, и пунцовые листья на лужайках хлопкового короля взметывались вихрями.
В каждом зале музея, за каждым поворотом посетителя поджидало что-нибудь удивительное: странное, пугающее или прекрасное – обезьянья голова из Перу, гигантская раковина, разомкнувшая жемчужные створки, каменные отпечатки древних рыб, чучело страуса с яйцом. Особенно Рут нравилось крошечное, с наперсток, гнездышко красногрудой колибри, сплетенное из пуха и серебристых волосков. Покрытые пылью витрины казались таинственными, боковые коридоры уводили все дальше и дальше – из полумрака, поблескивая глазами, выглядывали то пума, то белка или тушканчик. Бронзовый неандерталец – характерно нависшие надбровные дуги, набедренная повязка – целился в кого-то копьем. Этот кто-то прятался за деревом, сделанным из бумаги так достоверно, что вся экспозиция казалась одновременно и смешной, и трагичной.
В некоторых залах стены снизу доверху были покрыты картинами, многие висели так высоко, что Рут не могла толком их разглядеть. Тут были морские пейзажи, портреты застенчивых пейзанок, разбрасывающих зерно, и натюрморты: висящий вниз головой горностай, оскаливший острые зубки, параллелограмм света на туманной поверхности красного винограда. Рут поражало, что один человек за свою жизнь мог собрать столько удивительных вещей. Ей прежде не приходило в голову, что, если у тебя есть деньги, можно жить вот так – накапливая сокровища мира. Она-то прежде знала только мечты отца – огромный дом, множество комнат, и он в них один. Рут вдруг поняла, что никогда не грезила о том, чтобы в его домах мечты была комната и для нее.
Уединенные часы, что она провела в музее, необычайно скрасили ее первый год в Уэллсе, через глаза наполнили ее разум и душу – она попадала словно в другое измерение, в величественную тишину необыкновенных предметов. В залах всегда было тихо, пахло морем и маслом с лимонной отдушкой, которым служитель – старичок в рабочем халате – натирал лакированные перила и стеклянные поверхности. Бродя по зданию, Рут пыталась все, даже запахи, запомнить и разложить по полочкам: мех, зубы и когти, эмаль, хрусталь и золото, масляную краску и потускневшее серебро, мрамор и гипс, древние свитки и палочки для письма.
Однажды зимним днем в зале с минералами Рут набрела на пожилую пару. Оба были очень хорошо одеты, мужчина опирался на трость с серебряным набалдашником. Он и его жена – так рассудила Рут, что это муж и жена – склонились над стеклянным коробом, под которым был выставлен селенит с молочными искрами, кусок аквамарина, величиной с человеческую ступню, и жеоды с торчащими иголками. Они что-то счастливо шептали друг другу, рука женщины в перчатке уютно покоилась на сгибе локтя ее спутника.
Оба удивленно посмотрели на Рут, когда она вошла в зал.
А Рут, привыкшая считать музей своей единоличной собственностью – люди почти не заглядывали сюда, – поспешно ретировалась, затопав вниз по мраморной лестнице. На улице тем временем повалил снег. Рут заторопилась домой, осторожно ступая и все равно поскальзываясь в школьных туфлях. Рядом мерно шумел океан.
Внезапная встреча с пожилой парой пробудила в ней чувство одиночества. Ей снова захотелось увидеть Питера. Порой, когда она шла из школы, или в библиотеку, или по какому-то поручению Мэри, ей казалось, что вот она свернула за угол или вошла в магазин, а Питер тоже был здесь, но только что ушел. Однажды ей показалось, что она в самом деле его увидела – около магазина скобяных товаров на Мейн-стрит. С бухающим сердцем она вошла туда, но это оказался не Питер.
Она никогда не проходила мимо дома Ван Дузенов, хотя, как ей казалось, без труда сумела бы его найти. И, конечно же, избегала той улицы, где они с отцом провели самый первый день в этом городе.
Той зимой она подружилась с Элли Макгенри, ее родители держали бар и ресторан «Башня в замке». Элли и Рут оказались в паре для выполнения домашнего задания по истории. Сидя на кухне «Башни» воскресными днями, когда ресторан еще был закрыт, они мастерили Пантеон из сахарных кубиков. Иногда на неделе отец Элли просил девочек вымыть посуду в баре и честно платил им за помощь. Рут смутно догадывалась, что Ван Дузены вряд ли выбрали бы для спокойного вечера «Башню в замке» с ее липкими скатертями и шумным баром.
А вот заниматься вместе с Элли было очень весело. На кухне они слушали радио, бросались друг в друга ошметками мыльной пены. Вечером, когда с заданиями было покончено, а ресторан закрывался, мама Элли угощала их лобстерами, похлебкой из моллюсков и картошкой фри.
Доктор Ван Дузен или его медсестра, проворная дама в аккуратной форме, регулярно навещали Мэри и делали ей уколы, но обычно их визиты случались тогда, когда Рут была в школе.
Время от времени доктор оставлял кое-какие пакеты для Рут – книжки или одежду, которые ей передавала миссис Ван Дузен.
А что потом?
– Потом прошли годы, – рассказывала Рут доктору Веннинг много лет спустя.
– Годы? – Веннинг приподняла одну бровь.
Рут отвернулась и посмотрела в окно – в кабинете доктора Веннинг были очень высокие окна, смотревшие на город. Рут скомкала тряпочку для пыли, лежавшую на подоконнике, и моргнула.
– Я понимаю, – мягко проговорила Веннинг спустя минуту.
Она встала, налила два бокала виски – еще одно ее излюбленное средство врачевания.
Рут и доктор Веннинг сидели в тишине, молчали и глядели на небо за окном. Рут не знала больше никого, кто мог бы, как Веннинг, сидеть молча долго-долго.
– Да нет, все было не так уж плохо, – сказала наконец Рут. Глотнула еще виски и сморщилась.
– Ну конечно же, нет, – согласилась Веннинг. – Не бывает такого, чтобы одна чернота. Хватает и серых полутонов. – Она наклонилась и допила бокал. – Стоп. Вру. Правильнее сказать, что почти все как раз серое и есть.
И все-таки годы действительно прошли, и однажды утром перед Рождеством, когда Рут исполнилось шестнадцать, она вышла из дома Мэри, натянула шапочку поплотнее на уши и закинула на плечо сумку с книгами, которые надо было вернуть в библиотеку. Около двери немного замешкалась, натягивая перчатки.
А когда подняла глаза, увидела Питера. Он стоял на обледеневшей дорожке прямо перед ней.
Он повзрослел, но она узнала его мгновенно.
