– И? – оживился Власенко-папа.
– А «она», видимо, не поняла вопроса. Жестом показывает: уходи, отстань. То есть, может, подумала, что я что-то другое прошу.
– То есть, не понравились вы ей? Или ему? – допытывался Власенко.
– Так если это мужик, то понятно. Но тогда непонятно другое: кого он или она ждала? Женщины все же по лесу не ходят в поисках сомнительных развлечений.
– Папа, а кто такие трансвеститы? – спросила Оленька.
Власенко, судя по всему, проинструктированный экспертом Михалычем и по этой пикантной теме, ловко увернулся от прямого ответа, заметив лишь, что мало ли чудаков на свете гуляет по лесу в женской одежде.
Королева этот же вопрос занимал с другой стороны:
– Нет, но все же? Как они этим занимаются? И с кем? А главное – зачем?
– А еще главнее – почему здесь? В Париже? – резонно заметил кто-то из группы.
Королев по-рыцарски бросился спасать честь его обожаемой Франции, говоря, что и правители любили наряжаться, что украшали себя не хуже женщин, что женственность всегда привлекательнее. Привел в пример Генриха Третьего
[34]
, любимого сына Екатерины Медичи, который еще в те времена себе пирсинг сделал. Тема полузапретной любви и нетрадиционных отношений между полами была поднята прямо-таки на исторический уровень, если бы Королева опять не вернули на землю:
– Так то – короли. Во дворце. А здесь – азиаты. И в лесу.
Дискуссию прервал вышедший к туристам шеф-повар ресторана, где они ежедневно получали свой оплаченный полупансион. В честь русского гостя, сказал он, который не только прекрасно говорит по-французски, но и ценит французскую кухню, он, шеф-повар Рене Мартино, приготовил традиционный крестьянский суп. Правда, едят его обычно зимой, в холодную погоду, чтобы согреться. Но, услышав о желании гостя, он лично стоял на кухне, обливался потом и слезами, чтобы русские туристы сегодня вечером отведали самый настоящий французский суп.
Надо ли уточнять, что это был луковый суп?!
Королев посмотрел на Веру.
«И как вам наш сервис?» – послала она виртуальный месседж, добавив вслух:
– Устриц, надеюсь, не захотите?
* * *
– Ура! Сегодня едем в Диснейленд! Да? – Петя Точилин светился от радости.
За завтраком дети дергали родителей, ели мало и спешили в автобус. Поехали все, даже Саша Маркес, решивший на денек изменить импрессионистам и пропустить практически ежедневное паломничество в музей д’Орсэ.
Удивительно все-таки устроена человеческая память! Она смутно помнит то, ради чего, собственно, ехали: зрелище. Аттракционы, горки, сказочные замки, парады гигантских кукол, гроты, пещеры – все превратилось в некий рекламный ролик, набор глянцевых открыток. Смотришь – красиво, здорово, а дух не захватывает. Память сохранила другой коллаж мгновений, будто выхваченных, подсмотренных невидимым фотографом.
Петя, крепко вцепившийся в руку папы. Панова – расслабленная, жующая попкорн. Семейство Власенко, пристегнувшись ремнями безопасности, в полном составе готовится к очередному трюку. Королев, как всегда элегантный, грузно плюхается в крошечную лодочку. Костя – с Яной на плечах, та лупит его по голове воздушным шариком. Светланка, в каком-то клоунском наряде, пристающая ко всем по очереди, чтобы ее «сфоткали». Сибирские парочки – крепенькие, кругленькие, изнывающие от жары, скупые на эмоции. Саша Маркес с блокнотом, делающий зарисовки башенок, убеждая себя в том, что и детям нужны свои Саграды Фамилии
[35]
. Супруги Рославлевы, держащиеся рядом, заключившие – возможно, на пару часов – пакт о перемирии. Катя Лосева, красотка, стряхнувшая снобизм швейцарского разлива, превратившаяся в обычную русскую девчонку – открытую и счастливую.
Со временем именно это полотно, эта разноцветная мозаика станет своего рода успокоительным средством в моменты, когда все захочется бросить и послать к чертовой матери. Работу, кажущуюся такой бессмысленной, продажной, унизительной. Туристов, без стеснения звонивших среди ночи только для того, чтобы помочь им разобраться в меню («Как будет курица по-английски? Ах, чиккен. О’кей. Сенкъю»). Выслушивать их капризы и жалобы, быть ответственной за все: плохую погоду, плохой сервис, плохой отель, плохое настроение. Кризис, нехватку денег («У вас так дорого!»), проблемы всех масштабов – от отказа в визе до опоздания на рейс. Вот тогда и говорила себе: стоп!
«Стоп. Тебе хочется мчаться в левой полосе, на скорости сто пятьдесят и быть свободной? Да или нет? Да или нет? Отвечай!»
«Да».
«Значит, перестраивайся в правую, стисни зубы и терпи».
Подобные диалоги внутри себя Вера вела в минуты депрессии и полного разочарования. И вот тогда-то, как фантомы, появлялись воспоминания, спасительными брызгами освежая усталые мысли, растапливая раздражение, негатив и тоску по той, оставшейся в прокуренном кабинете, жизни.
– Папа, а давай переедем в Диснейленд? Насовсем. – В конце концов, одна только эта фраза маленького Точилина заставляла вспомнить новое и пока еще модное слово «толерантность», простить человеческие слабости и – гнать. Все еще – по правой.
* * *
На заключительный, последний в программе тура, ужин собрались все, включая Лосевых, до сего вечера не навязывающих свое присутствие остальным участникам поездки. Светлана сидела немного грустноватая – Арно, ее французский ухажер не сумел сбежать от двух детей и жены. Зато Жан-Ив, дружок Тамары, получивший приглашение – и разрешение Веры – поужинать с русскими туристами, светился счастьем, глядя на свою подругу.
Они познакомились в ресторане, что было логично. Тамара – рослая, крепко сбитая крашеная брюнетка, лет тридцати восьми – сорока, постоянно хотела есть. По сути, ее шарм заключался в том, что шарма, в его традиционном понимании, не было ни на грамм. Утонченность, рафинированность – не про нее. Мужчины не носились с ней, как с хрустальной вазой. Скорее, она носилась с ними, и не только с ними. Когда-то, бросив родной Омск, Тамара приехала в Москву по лимиту. ЗИЛ, общежитие – все, как в известном фильме. Позже занялась шопингом, открыла небольшой магазинчик на пару с Кристиной. Статус преуспевающей владелицы собственного предприятия не изменил натуры: Тамара была проста как три копейки, добра и наивна. Ее нередко надували партнеры, мужчины оставляли, не находя так желаемой ими – подсознательно, конечно, – стервозности, она же поднималась и верила.
Обедая в итальянском ресторане, уплетая макароны, Тамара вдруг почувствовала, что на нее поглядывает сидевший за столиком напротив француз, хрустевший роскошной пиццей. Она пожалела, что не взяла такую же, даже сделала попытку заказать, подзывая официанта. Тот подбежал, стал что-то лопотать, показывая на часы и на дверь. То есть, ресторан закрывается на перерыв. Ладно, решила для себя, оставлю пиццу до следующего раза, вкуснее будет. Рассчитавшись, вышла, подумав, что француз («Вот гад!») смотреть – смотрел, а за ней не побежал. И в этот самый момент услышала:
