– Да, сэр. Слушаюсь, сэр, – ответствовал Фрикс, и Мазерс отключил связь. Глава Ордена был уверен в агенте Фриксе. Старательный агент обязательно выведет Орден на след таинственного вредителя, и уж тогда Мазерс примет меры. Причем такие, что вставшим у него на пути личностям мало не покажется. С чувством глубоко удовлетворения Сэмюэль Мазерс допил кофе и принялся за чтение новой книги по оккультизму, захваченной из Парижа.
Метод свободных ассоциаций
– Весёлый.
– Беспокойный.
– Красный.
– Вкусный.
Эксперимент оказался не таким лёгким, как представлялся до его начала. Если бы Дракула был человеком, он бы уже вспотел. Темп слов, которыми забрасывал его Фрейд, всё нарастал и нарастал; стараясь соответствовать этому темпу, граф отвечал автоматически:
– Вечером.
– Накануне.
– Опыт.
– Подвал.
Граф больше не пытался ничего вспомнить; о зеркалах он вообще забыл. Темп затягивал, диктовал свои условия:
– Снаружи.
– Деревня.
– Порядок.
– Учёный.
– Земля.
– Труп.
«Откуда взялся труп? Чей?» – Дракула не успел удивиться. Его волокло дальше.
– Оглядываться.
– Н… назад.
Это был единственный раз, когда вампир схитрил. На самом деле, ассоциацией были слова «Тонкий мир». Однако даже в том напряжении, в котором он пребывал, Дракула понял, что делиться ими с врачами не стоит.
– Тело.
– Мёртвое.
Больше всего Дракулу изматывало то, что параллельно словам его захлёстывали какие-то образы, чрезвычайно отчётливые, настойчивые и – бессмысленные. Так бывает, когда улавливаешь детали целого, но не можешь сложить их в единую картину. Подвал… да, подвал… с земляным полом… запах комковатой сырой земли… бронзовая грифонья лапа несовременной – такие давно разучились изготавливать – рамы зеркала… Но при попытке заглянуть в само стекло всё мутится, как болотная вода, в которую бросили камень…
– Бежать.
– Идти.
Да, он идёт, идёт по деревне, давно исчезнувшей с лица земли; тому, что она обезлюдела, поспособствовали не снежные лавины, не землетрясение и не засуха – нет, стихийным бедствием для неё стал он. При виде покосившихся хижин, где его всегда ожидали еда и подобострастный страх, граф испытал грусть и умиление, точно взрослый при виде своих детских игрушек. Крестьяне ещё не знали, чего от него ожидать: ведь это было его первое явление деревне. Однако уже тогда люто испугались. Об этом свидетельствовали не только перекошенные лица, но и выкрики…
– Отец.
– Лежит.
«Господин! Что с вами, господин?» – кричали они. А потом кто-то вдруг завопил: «Это не он! Не он! Смотрите, какой бледный! Это дракул, принявший его облик!» И хор нестройных грубых голосов подхватил вразнобой «Дракул! Дракула!», и крестьяне бросились врассыпную, когда он, наконец-то дав себе отчёт в том, что нестерпимо голоден, выхватил из их толпы одну, совсем молоденькую, чернокосую, чья тонкая гибкая шея не была скрыта под одним из этих уродливых толстых платков, которые почему-то вечно наверчивают на себя деревенские женщины. Он всё пил, и пил, и пил, пока не почувствовал, что она обмякает в его руках, и не уронил её тело, как посетитель придорожного трактира – салфетку. Голод ещё оставался где-то в голове и кончиках пальцев, но желудок подсказывал, что не в силах более вместить ни капельки. Ничего, настанет и следующий приём пищи – так скоро, как он захочет. А сейчас пора вернуться в замок, где на сырой, крепко пахнущей земле подвала лежит тело его невольного отца…
– Яйцо.
– Паук.
– Мать.
– Ничто.
Труп валялся ничком, с подвёрнутой под грудь рукой, возле бронзовой грифоньей ножки. Дракула (так его назвали в деревне и, очевидно, так он должен отныне себя называть) перевернул его и вгляделся в лицо – продолговатое, с крупным горбатым носом и густыми бровями. Так вот, значит, как он, Дракула, выглядит в этом мире. Что ж, с человеческой точки зрения, вид у него внушительный и благородный. Телосложение правильное, рост высокий. И возраст цветущий. Повезло: как правило, маги – плешивые седобородые трухлявые грибы. Притом беззубые… Он с гордостью ощупал языком свои превосходные крепкие клыки, которые только что принесли ему столько удовольствия и пользы, и, запахнувшись в снятый со стены плащ, принялся расхаживать по подземной лаборатории. На полу валялся фрагмент челюсти с зубами, очень похожими на его собственные – он пнул его в угол. Остановился возле крупного розоватого яйца, висевшего внутри реторты в сети нежной паутины; швырнул реторту наземь и давил её каблуком, пока из-под него не перестал доноситься еле слышный писк. Он не хотел знать, в чём там было дело с яйцом: элементарная осторожность требовала избавиться от плодов всех прочих опытов. Ещё новых гостей из Тонкого мира не хватало! Достаточно его одного. Он – единственный, неповторимый и невероятный. Он – Дракула.
– Зеркало.
– Дверь…
– Страх!
Граф не ответил.
– Страх! – настойчиво повторил Фрейд.
Граф всё ещё не отвечал. Среди врачей поднялся сперва тихий, но затем всё более громкий шум.
– Коллега, ваш больной в обмороке!
– У кого-нибудь есть при себе нюхательные соли?
– Нет, не надо! – Граф взметнулся с кушетки. Нюхал он эти ваши соли: гадость страшная, хуже чеснока. – Я вспомнил… вспомнил… Да, теперь я знаю, откуда этот страх зеркал, только оставьте меня в покое!
Шатаясь, с трудом ощущая паркет под ногами, он прошёл через весь зал, а в коридоре, не мудрствуя лукаво, превратился в туман и просочился в ближайшую палату, а оттуда – в забранное решёткой окно. Кого стесняться, когда вокруг одни сумасшедшие?
Он не услышал, как Фрейд сказал:
– Что ж, случай ясный, хотя и тяжёлый. На основе имеющегося у меня опыта работы с другими фобиями могу предположить, что на пациента произвёл фатальное впечатление инцидент, которому он стал свидетелем в раннем детстве. Нечаянно зайдя в родительскую спальню, он увидел отражение в зеркале coitus'а отца и матери, причём отец лежал на матери, почти закрывая её своим телом: отсюда в отношении неё слово «ничто». В гневе он пожелал смерти отцу, чего по сей день не может простить себе. В общем, то, что по-настоящему его страшит – отцеубийство!
– Ох, Зигмунд, ну и фантазёр же вы! Неужели найдётся хоть один здравомыслящий человек, который поверил бы в эти невероятные бредни?
Маги на досуге
– Эх, друг Арни! – вздохнул стоявший над столом в позе «зю» Ксаверий, распрямившись и сладко потянувшись. – Нельзя же так не любить себя, родимого! Тебе обязательно следует отдохнуть и развеяться, а то я рискую лишиться помощника, – авторитетно заявил он, плюхаясь на венский стул.
