* * *
Там где клён шумит над речной волной.
Говорили мы о любви с тобой.
Отшумел тот клён, в поле бродит мгла,
А любовь, как сон, стороной прошла…
1. Говорили мы о любви с тобой…
Потом мы взялись с ней за руки, как дети, и пошли по солнечной набережной. Вспыхивающие на водной глади отражённые блики слепили нам глаза, над морем кружились чайки, вдалеке, выпрыгивая всем туловищем из воды, резвились неугомонные дельфины.
Нас остановил долетающий из прибрежного кафе дымный запах созревающих шашлыков, и мы завернули туда.
– Как хорошо! – улыбнулась Катя, втянув из фужера пару глотков мукузани, и острыми зубками откусила маленький кусочек мяса.
Лицо её светилось чистой счастливой улыбкой.
Кого она мне так напоминает?
Ну да, точная копия мадонны Литта с картины Леонардо да Винчи!
Её улыбка светилась такой открытостью навстречу этому тёплому миру и радостям жизни, что сама воспринималась как жизнь, хотелось сделать для этой девушки всё, чтобы эта улыбка не покидала её никогда.
Мы вышли из кафе и обнаружили на стенке огромную красочную афишу, объявлявшую о концерте в летнем театре Геленджика «Песняров».
– Ой, «Песняры»! – восхитилась Катя, – я так хотела увидеть их в Саратове, а тут путёвка!
– Вот они и приехали за тобой!
Мы поднялись к театру и купили билеты.
На концерте Катя в нежно-голубом костюмчике строгого покроя выглядела восхитительно элегантной. Я сидел рядом с ней, плотно сжав худенькую загорелую ладошку с синеватыми прожилками, и не мог оторвать взгляда от её профиля, устремленного в едином порыве души навстречу песне.
– Белый аист летит, над Полесьем под солнцем летит, – проникновенно, с трепетной вибрацией в голосе, пел Мулявин, и Катина душа улетала вместе с аистом в заоблачные выси, она, вырвавшись из тела, парила где-то там над степями Белоруссии, так что даже ладонь её холодела в моей руке.
После концерта мы выпили в буфете по бокалу золотистого «Псоу» и медленно пошагали по ночной набережной.
– Знаешь, никогда не думала, что так быстро отойду.
– От чего, Катя?
Она помолчала. Потом вздохнула и как-то облегчённо сказала:
– Это всё позади.
Я не торопил её к признанию. Катя поёжилась.
– Меня изнасиловал цыган, – наконец тихо произнесла она. – Месяц назад.
Она испуганно взглянула на меня. Я притянул её к себе, не зная, что сказать.
– Господи, ты это пережила, девочка! – наконец, среагировал я.
– Я не хотела с ним встречаться. Он, правда, красивый такой, высокий, меня подружка познакомила, она его любит.
– А он за тобой?
– Да. Мои родители разведены, отец живёт на Садовой в частном доме и, однажды, цыган подкараулил меня. Когда дошли до калитки, я хотела захлопнуть её, но он протиснулся и… изнасиловал меня прямо на ступеньках. Отец был пьяный, спал в доме, кричать цыган не давал, закрывал ладонью рот. Я всю руку ему искусала, потом отключилась…
Я как-то живо представил всё это и задрожал от бессильной ярости. Катя прижалась ко мне.
– Вот и всё рассказала тебе. Никому не рассказывала.
С уголка её огромного глаза скатилась слеза, размазывая тушь. Во мне возникло сложное противоречивое чувство огромной жалости к страдающей девушке, сопряжённое с острейшим, вспыхнувшим внезапно желанием овладеть ею сейчас же, здесь, прямо на улице, посадив на парапет набережной.
Господи, неисповедимы наши души!
Я еле справился с бесовским наваждением и спросил:
– Теперь ты боишься мужчин?
– Тебя – нет.
Она обняла и поцеловала меня. Бешеный восторг обуял меня:
– Пошли купаться!
– Ой, я всю жизнь мечтала искупаться ночью в море!
– Я тоже!
– Но… я же без купальника, – засомневалась Катя.
– Да кто нас увидит, никого нет, будем купаться как Адам и Ева!
Мы спустились к морю прямо в том месте, где стояли на набережной. На песке валялись рядами какие-то мешки, мы не обратили на них внимания и зашли за угол стоявшей у самого края берега будки. Я разделся первый догола и, чтобы не смущать Катю, плюхнулся в море и энергично заработал руками. Вода была тёплая, теплее, чем воздух; очутившись в желанной стихии, я весь отдался ей.
– Ты что, в Турцию поплыл? – услышал я за спиной смешливый Катин голосок и плеск воды от её гребков. Я повернулся и погрёб к ней навстречу. Дно в этом месте оказалось отлогим и, когда я достиг девушку, то обнаружил, что под ногами твёрдая почва. Катино тело серебристой рыбкой играло в воде в свете пограничного прожектора, а она смеялась. Я крепко встал на ноги и обнял её за скользкие ягодицы. Она лебедиными крылышками обхватила мою шею и приникла к моим губам. Я понял, что она вся дрожит от желания и медленно начал раздвигать ей восставшим членом восхитительно выступающие половые губки. Я уже вошёл на половину в её пульсирующую плоть, как она, вдруг, выдернулась и прошептала:
– Нельзя, нельзя!
– Тебе нельзя? – с пониманием неизвестно чего сказал я, подразумевая какие-то незнакомые мне последствия её изнасилования. – Тогда не будем.
Она уловила моё настроение и сказала:
– Не в этом дело. В море просто антисанитарно, а у меня…
Я всё понял, поднял девушку на руки, в воде это не потребовало никакого усилия – она и в воздухе весила всего на пятьдесят с небольшим килограмм, и вынес её на берег.
Она обвила мою шею, я запечатал её ротик долгим поцелуем, до боли втянув её язык, и положил расслабленное тело на песок в метре от моря.
Катя отдалась тихо и целомудренно.
Когда окончились наши последние содрогания, мы, вдруг с ужасом услышали рядом с нами могучий храп.
В будке с открытой дверью, в двух метрах от нас, раскинулись в безмятежной позе два спящих мужика. Посмотрев кругом, мы поняли загадку уложенных рядами мешков. Оказывается, мы попали на пляж какого-то санатория, в спальных мешках, метров на двадцать в длину, лежали сопящие курортники.
Мы ретировались со смущёнными смешками.
Роберт, мой сосед в пансионате по комнате, заколебал меня совсем! Одну пассию он уже проводил домой за день до моего приезда, но никак не мог найти себе новую, что было невыносимо для его южного темперамента, и потому он всё время ныл:
– Тебе хорошо, Катька – мочалка, трахаешь!
