Интересный случай произошел с Федором через пару недель после задержания ефрейтора. Федор вышел на проверку патрулей и пропускных пунктов. Был уже конец января, морозы отпустили, к вечеру было градусов десять. Бодрит, но не так холодно, как в декабре, когда были по тридцать пять – сорок. Дышалось легко, воздух чистый. Один из солдат, что сопровождал Федора, обратился к нему:
– Товарищ старший лейтенант, вроде человек на льду.
На лед Волги в черте города жителям разрешалось выходить только днем. Чтобы как-то выжить, многие мужчины занимались подледным ловом рыбы. Поймал за два-три часа килограмм – два, уже приварок к скудному столу в виде ухи. А сейчас уже сумерки и фигура явно движется к берегу. Рыбак засиделся? У многих любителей лова еще с довоенных времен были раскладные стульчики или фанерные ящики с ремнем. Внутри рыболовные снасти и посидеть на ящике можно. Подошел к берегу неизвестный, стало видно – хромает на одну ногу и снастей нет. Почему инвалид по мосту не пошел, а по льду? Время экономил или остерегался проверки? Федор решил подождать, проверить. Мужчина с трудом выбрался по крутому и заснеженному склону на набережную. Увидев военный патруль, замешкался. Ага, стало быть, есть что скрывать. Мог самогон из деревни от родни нести. А самогоноварение преследовалось по закону, ибо на его изготовление шла пшеница или другие продукты. Самогон на базаре продавали из-под полы, и он пользовался спросом.
– Стоять! – приказал мужчине Федор. – Документы!
– Да я свой, городской, к родне ходил на другой берег, по льду-то короче. Ноги у меня нет.
В доказательство мужчина поднял левую штанину. Вместо ноги и башмака уродливая деревяшка.
– Где ранило-то, отец? – участливо спросил один из бойцов.
– Еще на финской, зимой сорокового.
Документы у мужчины были в порядке, но не понравился он Федору. Глаза бегают, вроде опасаются чего-то. Если самогон несет, то черт с ним, преступление мелкое, дело милиции. Но все же приказал:
– Обыскать!
Бойцы добросовестно прощупали одежду, обыскали карманы. Кисет самосада, самодельная зажигалка из винтовочной гильзы, несколько мятых рублей. Ничего подозрительного. Федор уже отпустить инвалида хотел, а интуиция подсказывает – не чист и не прост мужик.
– Мне твой протез осмотреть надо! – заявил Федор.
– Да что же вы делаете, сынки? Я ногу за советскую власть потерял, воевал, а вы за культяпку мою взялись.
– Придется пройти с нами.
Федор с бойцами довел его до КПП, располагавшегося в уцелевшей половине разрушенной взрывом избы. Для бойцов это было местом, где можно обогреться в морозы. Они топили печь, и в единственной комнатке было тепло. Увидев Федора, два бойца вскочили, руки по швам.
– Здравия желаем, товарищ командир!
Федор приказал инвалиду:
– Садитесь, снимайте протез.
Мужик опять заблажил, чтобы вызвать жалость и сочувствие.
– Добровольно не хотите? Вы двое – держите его, а ты, Гнутиков, снимай протез.
Бойцы переглянулись. Инвалид, документы в порядке, чего командир прицепился к человеку? Мужик насупился, уселся на табурет.
– Сам сниму, коли ты такой настырный!
Мужик задрал штанину, бойцы отвернулись, уж больно вид неприглядный. Задержанный расстегнул кожаные ремни. Примитивный деревянный протез с глухим стуком упал на пол. Федор поднял его. Внизу ничего интересного. Кверху, к культе, деревяшка расширялась конусом. Там углубление, прикрытое войлочным кружком. Федор вытащил его двумя пальцами. А внутри полость, небольшая, в два кулака, а в ней золотые изделия. Кольца, цепочки, крестик матово желтым отливают при свете коптилки. На всех изделиях царапины мелкие, потертости. Не новые изделия, ношеные.
– Товарищи бойцы! Попрошу осмотреть содержимое тайника, – объявил Федор.
Бойцы, как увидели, отношение к инвалиду переменили.
– Спекулянт! Народу жрать нечего, а он с золотом разгуливает. Дать бы ему в морду!
– Ты где золотишко взял, болезный? – почти ласково поинтересовался Федор.
– На еду выменял! – буркнул мужик.
– Только врать не надо. Это деревенские в город еду на базар несут, на вещи выменять. Обносились все. Гнутиков, бегом в горотдел милиции. Не наш клиент, пусть сами разбираются.
– Слушаюсь!
Боец убежал. Федор ссыпал золото на снарядный ящик, заменявший стол.
– Надевай протез, сам пойдешь с милиционером, нести тебя никто не будет.
Мужчина надел протез, а правильнее – деревяшку, на ноге застегнул.
– Закурить позволите?
– Кури. Наверное, долго теперь табачку не попробуешь.
В годы войны за золотовалютные операции суды давали большие сроки, от десяти лет и выше. Мужчина закурил, выпустил клуб ядреного дыма, выдохнул.
– Забирайте все золото, а про меня забудьте.
– Не пойдет. Я бы такую мразь сразу расстреливал. Знал бы, еще на льду кончил, – жестко ответил Федор.
Через какое-то время в комнатку ввалился боец из роты Федора, за ним два милиционера. При форме, на боку револьверы в кобурах. Увидели инвалида.
– Доскакался, Михей!
– Знакомая личность?
– На базаре каждый день отирается. Чего натворил?
– Золото в деревяшке, что вместо ноги, нес. Вот оно. Пишите опись и забирайте фигуранта вместе с золотом.
Всего насчитали двадцать одно изделие, Федор и милиционеры подписали бумагу. Федор твердо знал, все сдать по описи надо, с золотом не шутят. А уже следующим днем к нему в казарму пришел начальник городской милиции. Осмотрел пустой, даже убогий кабинет Федора, хмыкнул.
– У тебя закуска найдется?
– Найду.
Федор прошел на кухню, принес хлеба, две банки мясных консервов, несколько кусков сахара-рафинада.
– О, да вы здорово живете! – восхитился Тарас Григорьевич. – Стопки давай или кружки.
– По какому поводу?
– Да ты что, забыл, старшой? Ты же с рыжьем Михея взял, теперь от срока не отвертится. Ночью обыск у него в доме делали, на грузовике добро вывозили. Представляешь – все стены картинами увешаны, одних шуб в шкафу три. Никак я его с поличным взять не мог. Чуял – гнилой мужик, но чувства к делу не пришьешь. А теперь посидит. За то и выпьем, за сотрудничество!
Тарас достал из кармана бутылку водки, щедро плеснул в жестяные кружки. Чокнулись, выпили. Тарас ложку в американскую тушенку запустил, пожевал.
– Вкусно. Мы в милиции такой жратвы не имеем.
– Американская помощь, а может – английская. На банке надпись на английском.
– Ты знаешь языки? – изумился Тарас Григорьевич.
