Перед Тлифом вырос Шортан. Молодое красивое лицо пылало ненавистью, руки сжимали тяжёлый пастуший посох и акинак. Но не меньшей ненавистью горели глаза царевича в прорезях коринфского шлема. Какой-то оборванец посмел встать между ним и великим подвигом, между ним и властью! А боевое умение никогда не отказывало Тлифу, грозе моря Ахшайна. Под ударами его длинного меча разлетелся посох Шортана, кровью окрасились изорванный кафтан и разрубленная шапка. Отбивая меч обломком посоха, пастух пытался достать врага акинаком, но короткий клинок лишь разорвал на груди панцирь царевича. В голове у пастуха мутилось, кровь из рассечённого лба заливала глаза и всё лицо. Шортан зашатался, упал на колени. Из последних сил ударил акинаком в живот Тлифу, но тот отбил удар своим акинаком.
И тут, словно из-под земли, вырос покрытый рыжей шерстью лесной человек. С невероятной ловкостью он нырнул под руку царевича, заносившую меч для последнего удара, и обхватил его тело могучими руками. Костяная «секира», острая, как железо, прорвала и так уже повреждённый панцирь и врезалась в грудь, круша рёбра. Последнее, что увидели в-жизни глаза Тлифа, были красные глазки мезиля. И с той ненавистью, которая горела из-под его мощных надбровий, не могло сравниться ничто.
Швырнув наземь залитое кровью тело царевича, дикий человек огласил горы торжествующим криком — громким, пронзительным, страшным. Потом наклонился к Шортану, заботливо стер кровь ему с лица и сказал тихо:
— Жокоян думала, что ты тогда погиб. Я это знал от неё самой. Больше всех людей она любила тебя.
Произнеся это, лесной человек двумя лёгкими прыжками взобрался на крутой склон и исчез в чаще.
В домике под вишней Стратоник сказал мальчику:
— Он убил человека, пока твоя мысль была в его теле. А ты мог бы и остановить его. Разве убивать приятно?
— Нет. Противно, — встряхнул головой Иоселе. — И всё равно я бы и сам так сделал! Если бы кто мою маму... как Тлиф ту горянку... А Шортан? Царевич бы его убил, если бы не мезиль.
— Вот ты и научился убивать, — вздохнул учёный. — Не научись только любить убийство, как Тлиф с братцами. Хуже этого — лишь стать безразличным к чужой смерти, убивать много и спокойно, как...
— Как мой отец? Мама говорит, что тогда всё устроил рабби Захария, а не он.
— Твоей маме так спокойнее думать.
— И он не говорит и не делает ничего... ну, жестокого...
— Это он у вас с мамой отдыхает от злых дел. Зло выматывает человека, особенно одинокого. Сейчас ты увидишь его... за работой. Только не нужно ни в кого вселяться, на сегодня и так хватит.
Стратоник достал бронзовое зеркало, покрытое с оборота магическими знаками, провёл над ним рукой. В зеркале появился город у моря, среди пальм и магнолий. Под стенами города кипела битва. Горцы, пешие и конные, яростно рубились друг с другом. Среди тех, кто держался ближе к городу, было немало людей в греческой и скифской одежде. Именно их теснили с тыла вышедшие из ворот легионеры. Была ещё кучка безоружных людей в белых плащах, которую сражавшиеся ближе к городу тщательно охраняли.
— Гляди духовным зрением, — сказал учёный.
Мальчик увидел, как над сражавшимися носились на нетопырьих крыльях полдюжины демонов — жутких на вид, клыкастых, рогатых, с собачьими или змеиными головами. Они жгли воинов незримым пламенем, разили бесшумными молниями, травили ядовитым дыханием, и те падали, метались — обожжённые, задохнувшиеся, обезумевшие. Люди в белых плащах невидимыми ударами отбрасывали демонов, ставили на их пути преграды. Предводитель нападавших горцев, седой, израненный, сражался с дикой яростью, не жалея ни себя, ни своих воинов: им управлял засевший в нём демон. Иоселе содрогнулся, представив, что будет, если побоище перекинется в город.
— Видишь, к демонам тянется следящая и направляющая мысль? Вот, полоска светится. Следи за ней, а я поведу изображение.
Светящаяся полоска протянулась над горами и лесами и исчезла в пещере недалеко от священного дуба. Внутрь пещеры магический глаз зеркала проникнуть не мог. Вдруг из тёмного входа вылез, блестя чёрной чешуёй, дракон. Расправил кожистые крылья, дохнул огнём и ядовито-зелёным дымом и полетел на юг, просто так поджигая по дороге деревья. А из пещеры вышел человек в чёрной с серебром хламиде, устало присел на камень, привалился к скале. Потом быстро поднялся, полный сил. Окинул величавым взглядом горы, но во взгляде этом не было восхищения их красотой — лишь бесконечное презрение к земному миру и погруженным в его дела людишкам, не приобщённым и недостойным приобщиться к тайному знанию.
Миновав ещё одну теснину, росы словно попали в другой мир. Вместо елей и пихт вокруг поднимались тисы, самшиты, лавры, словно на побережье тёплого моря, хотя местность здесь была не ниже, а выше. Недаром эту теснину звали Колхидскими воротами. Не в Колхиду ли уходили амазонки? А Шхагуаша здесь вдруг резко поворачивала и текла уже не на север, а на юго-восток. Глядя на уходящее на северо-запад, к двойной снежной вершине Фишта, ущелье, Выплата вздрогнул, скомкал поводья и с тревогой сказал:
— Север, холод, гора... Вот чего они ищут. Там, в истоках Шхагуаши, можно будет направить Барсман Воинов на север и вселить в него силу Чёрного Солнца, силу всего зла, царящего на севере.
— Север — худшая из сторон света, обитель Ахримана, — кивнул мобед.
— Значит, нужно остановить мужеубийц, пока они не стали сильны, как полуночные бесы. Вперёд! — решительно сказал Ардагаст.
Они ехали узкой тропой на высоте человеческого роста над мелкой, но по-прежнему бурной Госпожой Гор, пока уже под вечер ущелье не преградила засека из древесных стволов. На ней с луками наготове стояли воительницы. А на склоне горы, между истоком реки и снежной шапкой Фишта, чернела человеческая фигурка, и в руке её ярко, словно расплавленное серебро, блестел Барсман Воинов. Духовным зрением волхвы ясно увидели: не человек, а волчица стоит на задних лапах, сжимая в передней длинными когтистыми пальцами оборотня серебряные стрелы. В зверином обличье злым колдунам легче было творить свои чары.
Оба пса зло и тоскливо взвыли, почуяв окружавшую ущелье выше засеки простую, но мощную магическую ограду. Потом скрылись в лесу вместе с Серячком, Отправившись искать брешь в этой ограде.
На засеке появилась златоволосая амазонка.
— Царь Ардагаст! Я, Ардагунда, военачальница мужеубийц, возглавляю общину до избрания царицы. Ты опоздал, царь росов. Сестра Асатра уже почти окончила обряд. Если вы не уйдёте, мы сожжём вас огненными стрелами. Уходи, Солнце-Царь, слышишь? — Её голос вдруг стал почти умоляющим. — У тебя большое и славное царство на Днепре. Что тебе за дело до Кавказа? Тебе мало двух солнечных чаш — Колаксая и Сосруко? Скоро настанет ночь, и твои волхвы не устоят против волчьих чар, а твоя дружина — против Барсмана Воинов. Уходи, Солнце-Царь! — повторила она.
— Нет, не уходи! Мы отомстим тебе за нашу царицу! — крикнула кудрявая девочка.
— Да, я Солнце-Царь! — сурово произнёс Ардагаст. — А вы — стая волчиц, готовых пожрать само Солнце. Отдайте то, что украли, — не мне, а хозяину, я же верну ему чашу. Иначе я истреблю всю вашу стаю или сам погибну в бою.
